Руси станет жить хорошо. Когда на Руси жить хорошо? Циклы русской истории. Когда на Руси было жить хорошо

Да не робей за отчизну любезную...
Вынес достаточно русский народ,
Вынес и эту дорогу железную
Вынесет всё, что господь ни пошлёт!
Вынесет всё - и широкую, ясную
Грудью дорогу проложит себе.
Жаль только - жить в эту пору прекрасную
Уж не придётся - ни мне, ни тебе.
Н. Некрасов

Глава 1
(Вступление)

Прости,Некрасов,друг,прости,
Что я твою затронул тему.
Я диспут должен провести
И вскрыть извечную проблему.
Твои исканья, демократ,-
Кому в Руси живётся вольно -
Как "Отче наш" сейчас зубрят;
А вникнешь в жизнь, так сердцу больно.
Едины цели, век не тот,
Да и закон не царский.
Писал, не зная ты невзгод,
Про труд тяжёлый рабский.
Так, "пошатав" державный трон,
Ты стал благочестивым,
Ушёл в именье, слушать стон,
"Истерзанной России".
Тебе родиться бы сейчас,
Узнать судьбу народа,
Увидел бы орлиный глаз
И когти цепкие надзора.
Но не беда, старик, не трусь,
В стихах, почти как в сказке,
Я оживить тебя берусь,
Пройдём мы без огласки.
- С чего начнём?
- Тебе решать,
Ты, вроде бы, известен -
Ошибки мастер ты искать,
И слог твой интересен.

Глава 2
Петроград

Вот перед нами Петроград.
Семнадцатая осень.
Дождливый день. Идёт отряд
Рабочих и матросов.
Старик Некрасов удивлён:
- Народ, неужто, вольный?
- Скорее с нами, дед, идём!
- А вы куда?
- Мы - в Смольный.
- А где же царь?
- Ты, что, больной?
- Вас перебьют солдаты.
- Шагал бы, дед, скорей домой
К старухе на полати.
Захохотали мужики.
Поэт - в недоумении,
Но шёл, законам вопреки,
В эпоху обновления.
- Скажите, братцы, чья возьмёт,
И как же вы решились?
- Народ власть в руки заберёт,
Советы рай сулили.
Эх, заживёт народ простой
Привольно, словно, в сказке:
Земелька будет, домик свой,
Ни войн, ни бар, ни Пасхи.
- Без веры, братцы, жить нельзя,
Я с вами не согласен,
Мы - дети Бога все, друзья,
Без веры путь опасен.
- Довольно, дед, псалтырь читать,
Мы верим в коммунистов.
Они нам лучшего хотят,
Не страшен путь тернистый.
Вся власть - Советам! - лозунг наш,
И в бой ведёт нас Ленин.
- А это кто, зачинщик ваш?
- Вождь пролетарский, гений.
- Ну, дай вам Бог, сломить врага,
И власть добыть Советам,
Покушать сытно пирога,
И всем в Крыму жить летом.
Сказал и сбавил шаг старик,
Потом остановился,
Поднял повыше воротник
И незаметно скрылся.

Глава 3
Встречи в Москве
(На Красной площади)

Уж лет минуло с той поры...
Иду я демонстрантом.
И, вдруг, выходит из толпы
Старик под бой курантов.
На вид невзрачно был одет -
Пальтишко, шляпа, боты.
Ну, прямо, вылитый кадет,
Не занятый работой.
Ко мне подходит, шляпу снял,
Приветствуя обычно.
Конечно, я его узнал,
Некрасов - дед отличный.
Обнялись мы, слезу пустив,
И отошли в сторонку,
Чтоб не мешать толпе идти
За лозунгом вдогонку.
Спросил меня:
- Ну, как народ,
Живёт ли он богато,
В кого он верит, чем же горд?
И я ему - невнятно:
- Как будто все идут путём,
Наверно, к коммунизму.
Нам обещают, мы всё ждём,
Как тот "больной ждёт клизму".
Он удивлённо посмотрел,
Не зная, что ответить.
И я, конечно, не стерпел,
Всех матом начал метить.

Один - ГУЛАГ завёл в стране
И истребил полсвета,
Другой - держал страну в дерьме
И избежал ответа.
А тот, с бровями, всё пропил,
Раздав "друзьям" по-братски.
Народ трудился. Тот кутил,
А труд народа - адский.
Ещё был меченый пятном -
Задумал "перестройку",
В конце концов разрушил "дом"
И отошёл в сторонку.

ГУМ прошли, и вот - Варварка.
Люди заняты собой.
Предложил ему по чарке,
Отказался - знать больной.

От меня он, что услышал -
Взволновало старика.
И сказал он вдруг:
"Всевышний,
у страны судьба горька.
Помоги ей, ты же можешь
Одарить или карать.
У России путь был сложен -
Хватит матушке страдать".

Где-то звонница запела.
Поклонился дед, с крестом,
И шагнул за угол смело.
С ним я встретился потом...

Глава 4
(В Чертанове)

И случилось. Я недавно
Заглянул в наш магазин.
Показался мне чуть странным
Старикашечка один.
Что-то в нём знакомым было -
Бородёнка и пальто.
И меня вдруг осенило,
Неужель, Некрасов тот?
Он рассматривал витрины,
Цокал важно языком -
Словно древние картины
Охранялись под стеклом.
Подошёл к нему я сзади,
Чуть коснулся рукава.
Вздрогнул он - с собой не сладил,
Повернулась голова.
Оглядел прищуром строгим,
Память дерзкую напряг,
Голоском своим убогим
Говорил, почти в натяг:
"Как живёте? Что за цены?
Кто же правит сей момент?"
Я - нужны, дед, перемены,
Он мне: "Ты,что - диссидент?"
- "Я то что, да есть другие,
Поумнее в "тыщу раз".
Мысли, кажется, благие
Зарождаются у нас.
Молодой, узнавший славу,
"Умный шахматный король",
Став политиком по праву,
Взял ответственную роль.
Он идёт,"открыв забрало",
В оппозицию к властям,
Чтоб свободнее дышалось
Городам и областям,
Чтобы не было конфликтов,
Появляющихся вдов,
Унижающих вердиктов
И пустых на ветре слов.
Будет битва непростая
За умы, свободу масс.
Власть нам косточки бросая,
На цепочке держит нас".
Здесь я, кажется, запнулся,
Перевёл немножко дух.
А Некрасов оглянулся
И на ухо мне, не вслух:
- Ты, голубчик, осторожно,
Говори, да знай черёд.
Разве так о Власти можно?
Это даром не пройдёт.
Такова уже планида -
Нашей "матушке" корпеть,
И под властною эгидой
Ей приходится терпеть".
Разошлись мы осторожно,
Не прощаясь навсегда,
Даст Бог,свидимся,возможно,
А быть может - никогда.

Глава 5
В церкви
…Мне очень жаль,мне очень жаль,
И,может быть,мою печаль
со мной разделит вся Россия!...
Н. Некрасов

Мысли, словно, пилигримы
Ищут правду в головах,
Иногда, они строптивы
И меняются в умах.

Вот и я - стою в раздумьях -
От чего раскол в стране?
Помоги, «Святой игумен» -
Сергий Радонежский, мне.
Помоги познать природу,
Надвигающихся бед.
Ты – Святой, любимец Бога,
Вразуми и дай совет.

Я взираю на икону
И, мне видится пожар.
Слышу крики, слышу стоны –
Гибнут люди - млад и стар.

Вдруг, всё стихло.
Еле слышно,
Тихий голос прозвучал:

"Вы забыли, что Всевышний -
Верить в Бога завещал.
Было время, люд жил в мире,
Соблюдал церковный чин,
Благодать Руси молили,
Предков славили в помин.
Русь – земля отцов и дедов
И беречь её должно
Всем, от вражеских набегов,
Поколеньям суждено.
Но случилась распря в Церкви -
Всеобъемлющий раскол.
И народ стал страстотерпцем
И на много лет изгой.
Святость Церкви растоптали -
Родилось безверье смут.
Для врагов удачей стало.
Русь такую - разорвут.
Русь сильна единством в Вере,
В покаянии вины.
Сильный дух - в здоровом теле
И в раздумьях глубины".

Я задумался над словом,
От иконы отошёл.
Колокольня - пела звоном,
Вторил ей церковный хор.

Послесловие

Когда мы поймём - что делать грешно.

Рецензии

В принципе здорово. Очень русская новелла. И хорошо, что свели к религии, а не к вере. Религии на Руси всегда было много, вот только веры не было. Верили не в Бога, а в "батюшек". Как-то на ДоВоЗе русский бизнессмен спросил американца,- как нам выбраться из вечного русского хаоса? на что тот ответил,- Economy dear economy. Ага, значит иконами, ну что ж будем продолжать иконами. Вот и продолжают. А вообще хорошо и не надо превращать в описание истории. И так всё понятно, смех сквозь слёзы. Зайдите на мою страничку если не трудно, прочитайте " Гимн для России."С уважением.

Почти любой курс истории есть «история начальства» - фараонов, султанов, королей, императоров, полководцев, дворянства, их походов, битв и иных увлекательных треволнений. О них написаны романы, ими (не имеющими ничего общего с прототипами) мы любуемся на экранах.

Попыток «истории народа» неизмеримо меньше, хотя есть и они. История любой современной нации подобна шкуре зебры - темные полосы чередуются со светлыми, почти у всех темного в сумме набирается больше. Темная полоса для «начальства» не всегда такова же для народа, и наоборот, хотя нередко они совпадают.

Многое зависело от того, где тот или иной народ обрел свою территорию. Некоторым повезло больше - они оказались под защитой труднопреодолимых природных рубежей (в идеале - моря). Другим вместо таких рубежей достались могущественные соседи под боком.

Взгляните на карту расселения народов в былые века и задайтесь вопросом: куда делись мидяне, кушаны, хетты, умбры, фракийцы, фригийцы, финикийцы, карфагеняне, тохары, пеласги, этруски, пикты, пруссы, хазары, орхоны, ольмеки, майя? Этот список огромен. А ведь у большинства из них были свои государства, порой мощные и обширные. Но они исчезли, их население растворилось в других этносах, а в каких-то случаях было просто истреблено - геноцид в древности был рядовым явлением. Некоторые государства сгубило изменение природных условий. Выжившие нации - итог достаточно безжалостного дарвиновского отбора. Сладкая судьба не досталась никому.

Дожившие до наших дней классические государства рождались в те времена, когда не существовало «общепризнанных международных норм», никто не слышал о «правах человека» или о «правах меньшинств». Рождение почти всех известных наций сопровождалось бесчисленными злодеяниями, ныне забытыми или героизированными. Бросается в глаза, что, чем ограниченнее была территория, за которую шла борьба, тем ужаснее прошлое таких мест. Особенно богата этим древняя история пространств, прилегающих к Восточному Средиземноморью, - почитайте Ветхий Завет. Там случалось, что один народ съедал другой - отнюдь не в переносном смысле (Книга Чисел, гл. 14, ст. 7–9).

Недалеко ушла и Европа, чья история - цепь гекатомб, о которых европейцы стараются не вспоминать. Поражает спокойствие средневековых и более поздних источников, повествующих о поголовном истреблении жителей городов и целых областей, захваченных в ходе постоянных войн. Поражает хладнокровие, с каким художники-современники изображали всякого рода изуверства. Вспомним Дюрера и Кранаха, вспомним гравюры Жака Калло с гирляндами и гроздьями повешенных на деревьях людей. К Европе мы еще будем возвращаться.

Удел Азии был не слаще - возьмем хотя бы «войны царств», сокращавшие население Китая в разы. Такие ужасы, как гора из двадцати тысяч отсеченных турецких голов перед шатром персидского шаха Аббаса в 1603 году или корзины вырванных человеческих глаз в качестве свидетельств военных побед, достаточно типичны для азиатских взаимоистреблений. Причины их были те же, что мучили Европу: избыток населения, соперничество за ресурсы и земли.

Разные миры

Насколько Россия разделяла суровую участь европейцев и азиатов? Ответ будет для многих удивителен: в сравнительно малой степени. Мы с детства усвоили, что наши предки «вели непрерывные оборонительные войны, отстаивая свою независимость». Вели, конечно. Только непрерывными их назвать нельзя. Страна без четких природных рубежей не могла не подвергаться нападениям, но все познается в сравнении. Нас миновала чаша, которую испило большинство наций.

Малочисленный юный народ, поселившийся в густых лесах дальней оконечности тогдашней ойкумены, - хоть и в благодатном краю, но страшно далеко от существовавших уже не одну тысячу лет очагов цивилизаций, - избежал множества бед и опасностей. Правда, и шансов возвыситься у него не было никаких. То, что это произошло, - аванс истории, еще не вполне отработанный нами. В судьбе нашей страны были, конечно, и тяжелые отрезки, но как совсем без них? Зато Русь-Россия знала поразительно долгие по мировым меркам периоды спокойствия и стабильности.

Край был выбран исключительно удачный - Русской равнине неведомы землетрясения, тайфуны, пыльные бури, здесь изобилие воды, не бывает изнуряющей жары и чрезмерных морозов. Слово «суховей» появилось в нашем языке, лишь когда Россия продвинулась в низовья Волги.

Сочетание сравнительно редкого населения и биологического богатства природы сильно разнообразило пропитание. Рыба, грибы и ягоды на протяжении почти всей нашей истории были неправдоподобно, с точки зрения иностранцев, дешевы (поговорка «дешевле грибов» возникла в собственно русской среде). Бескрайние леса буквально кишели зверем и птицей, в связи с чем иностранцам Русь представлялась «огромным зверинцем». Как подчеркивает Николай Костомаров, охота в России, в отличие от западноевропейских стран, никогда не была привилегией высших классов, ей занимались и самые простые люди.

Повезло нам и с соседями. Попытки натиска на Русь с запада в Средние века не имели серьезных последствий. Северные пришельцы, варяги (даже если принять «норманнскую теорию»), быстро растворились в славянской среде: уже внук Рюрика носит имя Святослав. Для сравнения: норманны покорили Британию в XI веке, однако вплоть до XV века двор и знать говорили по-французски не только в своей среде, но даже с народом - французским языком указов.

С Волжско-Камской Булгарией на востоке тоже не было смертельной вражды, хотя взаимные походы имели место. По-настоящему опасен был лишь юг. Но народы «южного подбрюшья» Руси (обры, половцы, печенеги, хазары, торки, берендеи и прочие) не развивали натиск настолько мощный, чтобы угрожать самому ее существованию. Мало того, они постоянно становились союзниками русских князей. Решив окончательно снять проблему угрозы степняков, Андрей Боголюбский перенес в 1157 году столицу из Киева во Владимир. Великому князю и в голову не могло прийти, что через 80 лет из глубин Азии нагрянет злая Орда, против которой Русь не устоит. Первое Великое Бедствие, таким образом, пришло в наше отечество через целых четыре века после начала нашей письменной истории.

Эти начальные века, конечно, нельзя назвать благостными. Случались мор и глад (но никогда не повсеместные), не стихали кровавые междоусобицы, но по свирепости им было далеко до Европы. Ибо там за тот же период произошло несколько завоеваний Италии, Фридрих Барбаросса разрушил Милан, арабы захватили Испанию, а испанцы начали Реконкисту, венгры почти век опустошали Центральную Европу, крестоносцы разорили и разграбили Константинополь и значительную часть Византии, герцогства и княжества в кровопролитных битвах переходили из рук в руки, возникла инквизиция. В 1209 году сожжением города Безье (из семи тысяч жителей не уцелел ни один) начались длившиеся полвека Альбигойские войны, в ходе которых была вырезана половина населения Южной Франции. И, чтобы общая обстановка была понятнее, еще одна деталь: в начале XIII века в Европе было 19 тысяч (!) лепрозориев. В них не лечили, туда запирали. Разгул болезней не должен удивлять: в тогдашней Европе не было бань.

Значит ли это, что предки современных народов Европы были по сравнению с нашими слишком драчливы, жестоки, нечистоплотны? Конечно, нет. Просто количество людей в Европе (скромное по нынешним меркам) постоянно превышало возможность их прокорма. Вечно голодала значительная часть населения, доходило до поедания мертвецов, повсюду бродили бездомные, а рыцари жили разбоем. Войне, восстанию, смуте обязательно предшествовал неурожай. Сотни тысяч верующих не устремились бы в первый же крестовый поход, если бы не семь подряд голодных лет перед ним. Почему церковь запретила бани? Потому что повсеместным явлением была нехватка воды.

А теперь представим себе тогдашнюю Русь и ее окраины (в те времена говорили «украины»), особенно окраины Северо-Восточной Руси. Ее окружали густые леса. В них можно было углубляться дальше и дальше, селиться вдоль бесчисленных рек, где (цитирую Георгия Федотова) «проще было выжечь и распахать кусок ничьего соседнего леса, чем удобрять истощившееся поле». Были, конечно, стычки с чудью, водью, ямью, югрой, мещерой, но пространства, по большому счету, хватило всем.

В новом месте за неделю ставилось деревянное жилище. При таком обилии леса кто бы стал тратить силы и время на каменное, чтобы оно потом держало на месте, как якорь? Так рождалась наша экстенсивная психология и легкость на подъем, позволившая русскому этносу заселить огромные пространства. Точно так же вел бы себя любой народ, независимо от языка и расы, оказавшись в этом углу мира, у края бесконечного леса - сказочно богатого, но не враждебного, как в тропиках.

Стиснутым же своей географией европейцам деваться было некуда. Однако они не только истребляли друг друга, но и придумывали, как повысить урожаи, проявляли изобретательность, закладывая основы интенсивного хозяйствования. Лес был не очень доступен, строили из камня, а значит, на века.

Ордынское иго

Нашествие Батыя (1237–1241) и длительное ордынское иго стало для Руси первым по-настоящему тяжким ударом. Многие города, чьи названия известны из летописей, исчезли, и об их былом местонахождении спорят археологи. О масштабах регресса говорит хотя бы то, что надолго исчезают сложные ремесла, на многие десятилетия прекращается каменное строительство. Русь платила завоевателям дань («выход»). Они не держали здесь гарнизонов, но предпринимали карательные походы против строптивых князей.

Вместе с тем Орда на полвека прекратила княжеские междоусобицы, да и, возобновившись, они уже не достигали прежнего размаха. По мнению Льва Гумилева, Русь хоть и была данницей, но не утрачивала независимости, вступая в сношения с соседями по своему усмотрению, а дань в Орду была платой за защиту. Под этой защитой начался процесс консолидации русских земель. Этому способствовала и церковь, освобожденная от дани.

С усилением Московского княжества ордынский гнет слабеет. Князь (1325–1340) Иван Калита добился права собирать «выход» со всех русских княжеств, чем сильно обогатил Москву. Распоряжения ханов Золотой Орды, не подкрепленные военной силой, русские князья уже не выполняли. Московский князь (1359–1389) Дмитрий Донской не признал ханские ярлыки, выданные его соперникам, и силой присоединил Великое княжество Владимирское. В 1378 году он разгромил карательное ордынское войско на реке Воже, а два года спустя одержал победу на Куликовом поле над ханом Мамаем, которого поддерживали Генуя, Литва и Рязанское княжество.

В 1382 году Русь вновь ненадолго была вынуждена признать власть Орды, но сын Дмитрия Донского Василий вступил в 1389 году в великое княжение без ханского ярлыка. При нем зависимость от Орды стала носить номинальный характер, хотя символическая дань выплачивалась.

Впрочем, эта дань, как показал российский историк Сергей Нефедов, с самого начала была весьма невелика, знаменитая «десятина» раскладывалась на семь-восемь лет. Попытка хана Едигея восстановить прежние порядки (1408) обошлась Руси дорого, но Москву он не взял. В ходе десятка последующих походов ордынцы разоряли окраины Руси, но главной цели не достигли. А там и сама Орда распалась на несколько ханств.

С «ордынским периодом» нашей истории многое неясно. Родословные книги пестрят записями вроде: «Челищевы - от Вильгельма (правнука курфюрста Люнебургского), прибывшего на Русь в 1237 году»; «Огаревы - русский дворянский род, от мурзы Кутлу-Мамета, выехавшего в 1241 году из Орды к Александру Невскому»; «Хвостовы - от маркграфа Бассавола из Пруссии, выехавшего в 1267 году к великому князю московскому Даниилу»; «Елагины - от Вицентия, “из цесарского шляхетства”, прибывшего в 1340 году из Рима в Москву, к князю Симеону Гордому»; «Мячковы - от Олбуга, “сродника Тевризского царя”, выехавшего к Дмитрию Донскому в 1369 году».

Исследователи по-разному относятся к периоду XIV-XV веков в отечественной истории. Для одних это время «собирания русских земель», для других - эпоха заката вечевой демократии и «старинных вольностей», пора возвышения авторитарной Москвы и удушения городов-республик Новгорода, Вятки и Пскова. Повелось даже считать, что послеордынская Русь - свирепое гарнизонное государство. Но вот что пишет знаток этой эпохи историк Александр Янов: «Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта “наследница Золотой Орды” первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего Cредневековья, церковную реформацию… Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость».

Будь в Москве «гарнизонное государство», стремились ли бы в нее люди извне? Это было бы подобно массовому бегству из стран Запада в СССР. Литва конца XV века пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков», кто - совсем как брежневские власти - называл их изменниками («зрадцами»)? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи. «Москва твердо стояла за гражданские права! - пишет Янов. - Раз беглец не учинил “шкоды”, не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора».

«Святая Русь»

Известный эмигрантский богослов Антон Карташев утверждал, что русский народ не случайно назвал свою страну Святой Русью. «По всем признакам это многозначительное самоопределение… - низового, массового, стихийного происхождения, - писал он. - Ни одна из христианских наций не вняла самому существенному призыву церкви именно к святости, свойству Божественному». Лишь Россия «дерзнула на сверхгордый эпитет и отдала этому неземному идеалу свое сердце».

Поразительно, если вдуматься. Не «добрая старая» (как Англия), не «прекрасная» (как Франция), не «сладостная» (как Италия), не «превыше всего» (как Германия), а «святая».

Многие авторы, в том числе известный философ, математик и православный мыслитель Виктор Тростников, убедительно доказывают, что между XIV и XVII веками этот идеал был достигнут, что «Святая Русь», признававшая веру и служение Правде Божьей своим главным делом и главным отличием от других народов, была духовно-социальной реальностью.

Это была историческая вершина русской религиозности. Ее носители не считали слишком важными успехи в хозяйственной сфере или в соперничестве с другими государствами (если только речь не шла о спасении единоверцев). «Служба Правде Божьей», пусть и не вполне воплотимая в реальности, жила в народном сознании как идеал, помогая обращать в православие народы русской периферии.

Если Европа приняла эстафету христианства из рук падающей Западной Римской империи и за десять-одиннадцать веков саморазвития пришла к идее гуманизма, то Русь почти пять веков оставалось под духовным патронатом живой и все еще могущественной Восточной Римской империи. Гуманизм породил европейское Возрождение, исихазм на русской почве - этический и общественный идеал святости. Не видя реальной Византии с ее недостатками и пороками, русские представляли себе Царьград почти как Царство небесное. Греческие пастыри на Руси поддерживали это убеждение.

Русь отнесла к себе Первое послание апостола Павла, обращенное к христианам, живущим среди язычников: «Вы - род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда не помилованные, а ныне помилованы».

Наши предки воспринимали себя как богоизбранный народ: русские правители на столбах Архангельского собора соотнесены с библейскими царями, в росписях 1564–1565 годов образы русских князей продолжают генеалогию Христа и праотцев.

Вышесказанное имеет прямое отношение к нашей теме. Если реконструкция верна, «Святая Русь» была страной преобладания счастливых людей, неважно, богатых или бедных, главное - глубоко верующих и счастливых своей верой.

Ее хронологические рамки и даже географические очертания, конечно, расплывчаты. Напоминая, что в истории долго хорошо не бывает, Тростников тем не менее отводит ей три с половиной века: от времен Ивана Калиты до начала петровских реформ. «Святую Русь» не могли поколебать ни правление Ивана Грозного, ни Смута, ни даже Раскол, потому что культурная надстройка оставалась идеально соответствующей своему православному базису. Соответствие было достигнуто, видимо, как раз к XIV веку.

«Элементы языческой культуры были переосмыслены, - поясняет Тростников. - Перун превратился в Илью-пророка, Радоница в день поминовения усопших и так далее». Новые же элементы, заимствованные из Византии, были усвоены столь органично, что это дает право говорить об «исключительной пластической одаренности русского народа».

Хотя эта мысль не понравится тем, для кого понятие «Святой Руси» - сугубо духовный феномен, очевидно, что между Калитой и Петром на большей части территории исторической России еще не была достигнута предельная (для тогдашнего уровня развития и использования природных ресурсов) плотность населения. По расчетам демографа и статистика Василия Покровского, в конце XV века во всей тогдашней России (тогда же появилось и слово «Россия») жило чуть больше двух миллионов человек, вшестеро меньше, чем во Франции. На протяжении веков летописи почти не отмечают земельных конфликтов во Владимиро-Суздальской и Московской Руси. Углубленно изучавший этот вопрос Анатолий Горский пишет о сохранявшемся там «земельном просторе».

Баня против чумы

Гармония со «вмещающим ландшафтом» способствовала другим видам гармонии. Иногда она нарушалась «поветриями» и неурожаями.

Правда, не в такой степени, как в Европе, где из-за постоянной перенаселенности и проблем с гигиеной случались подлинные демографические катастрофы - такие, как «черная смерть» 1347–1353 годов. Из-за нее Англии и Франции пришлось даже прервать свою Столетнюю войну (которую они с бульдожьим упорством вели друг с другом даже не сто, а 116 лет). Франция потеряла от чумы треть населения, Англия и Италия - до половины, примерно столь же тяжкими были потери других стран. Историки констатируют, что великая чума, явившись из Китая и Индии и обойдя всю Западную и Центральную Европу, достигнув самых отдаленных мест, остановилась «где-то в Польше». Не «где-то», а на границе Великого княжества Литовского (чье население состояло на 90% из русских, в связи с чем его называют еще Литовской Русью), то есть на границе распространения бани. А еще точнее - на стыке отсутствия и наличия гигиены.

Отголоски «черной смерти» затронули тогда некоторые русские города, посещаемые иностранцами (в первую очередь Новгород), но размах бедствия был для русских несопоставим с тем, что пережили их западные соседи. Даже самые тяжкие чумные моры нашей истории - особенно в 1603−м, 1655−м и 1770 году - не стали причиной демографического кризиса для страны.

Шведский дипломат Петрей Эрлезунда отмечал в своем труде о Московском государстве, что «моровая язва» чаще появляется на его границах, чем во внутренних областях. По свидетельству английского врача Сэмюэля Коллинса, прожившего в России девять лет, когда в 1655 году в Смоленске появилась эта самая язва, «все были изумлены, тем более что никто не помнил ничего подобного». Проказа на Руси была редкостью.

Много ли мог употреблять воды простой люд в городах Европы, где общественные колодцы до появления в XIX веке водопровода были лишь на некоторых площадях (вдобавок из этих колодцев вечно вылавливали трупы кошек и крыс)? Да простят меня защитники старинного благочестия, но святость соприроднее тем, у кого во дворе, пусть самом бедном, есть колодец и банька.

Где было вольготнее

Почему в Европе и в Средние века, и в Новое время не стихали войны? Изучив сотни войн, знаменитый русско-американский социолог Питирим Сорокин еще в 1922 году обнародовал вывод, что «какие бы ярлыки ни наклеивались на мотивы войны», в конечном счете они ведутся за выживание, за пищевые ресурсы. Исключения (например, династические войны) на этом фоне редки. И очень часто путь к выживанию - простое сокращение числа едоков.

Вершина Возрождения - это войны Чезаре Борджиа. Всего один эпизод: по его приказу семь тысяч жителей города Капуи было перебито прямо на улицах. Английская королева-девственница Елизавета I (рядом с которой Иван Грозный - кроткое дитя) казнила 89 тысяч своих подданных - и это тоже был способ борьбы с перенаселением.

За время Тридцатилетней войны Германия практически обезлюдела, кромвелевская расправа над Ирландией стоила жизни большинству ирландцев. Не менее ужасающими были зверства испанцев в Нидерландах, шведов в Польше. В Вандее храбрые революционеры уничтожили от 400 тысяч до миллиона человек. И так далее. Правда, в кино все эти события выглядят очень романтично.

Как ни кощунственно звучит, но, в очередной раз избавившись - благодаря войне или эпидемии - от значительной части своего населения, Европа совершала хозяйственный, технологический и культурный рывок. Возникал рынок рабочей силы, она дорожала, а это поощряло новшества и изобретения, потребление на душу населения росло. Бедствовали только ростовщики и арендодатели.

Но, даже развивая производительные силы и торговлю, Европа прибавляла «в весе» крайне медленно. Со времен римского императора Августа, когда в нынешней Западной Европе жило примерно 26 миллионов человек, до конца XV столетия (то есть за 1500 лет) ее население едва удвоилось. В следующий раз оно удвоилось уже всего за 200 лет, к концу XVII века.

В России за те же два века, к началу петровских реформ, население достигло 13–14 миллионов, то есть стало в шесть-семь раз более многочисленным. Правда, это произошло не только за счет естественного прироста. По оценке историка Михаила Худякова (возможно, завышенной), присоединение обширного - гораздо больше, чем современный Татарстан, - Казанского ханства увеличило число жителей зарождающейся империи на два с лишним миллиона человек. Завоевание малолюдных Астраханского и Сибирского ханств на картину почти не повлияло, чего нельзя сказать о тех примерно 700 тысячах человек во главе с Богданом Хмельницким, которые стали поддаными России в 1654 году. Эта цифра надежна, так как присяга русскому царю была принесена «всем русским народом Малой Руси», а точнее - поголовно всеми главами семейств, казаками и неказаками. Всего присягнуло 127 тысяч мужчин. Что и дает, вместе с домочадцами, 700 тысяч душ. Если же говорить о населении России в границах конца XV века, то оно выросло за упомянутые двести лет не менее чем вчетверо.

Поскольку речь идет о временах, когда во всех без исключения странах подавляющее большинство населения составляли крестьяне, женщины рожали столько детей, сколько Бог пошлет, а ограничителями роста были (помимо голода, эпидемий и войн) младенческая смертность, непосильный труд, пьянство, неразвитая гигиена, стрессы, общая тяжесть жизни, - эта цифра говорит о многом.

Если сегодня быстрый рост населения отличает самые неблагополучные страны, то тогда все обстояло наоборот. Замечательно высокий на фоне остальной Европы показатель демонстрирует сравнительное благополучие народа.

Я уже цитировал в «Эксперте» (№ 44 за 2005 год) Юрия Крижанича, хорвата и католика, прожившего у нас во времена царя Алексея Михайловича 17 лет и увидевшего значительную часть тогдашней России, от ее западных границ до Тобольска. Он осуждал расточительность русского простолюдина: «Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы… а что можно выдумать нелепее того, что даже черные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?» Крижанич требовал «запретить простым людям употреблять шелк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей. Ибо никуда не гоже, чтобы ничтожный писец ходил в одинаковом платье со знатным боярином… Такого безобразия нет нигде в Европе». Бедные люди не имеют возможности быть расточительными.

Хорошо жить в России

Наличие подобных отдушин обусловило постепенное заселение «украинных» земель вокруг ядра Русского государства. А вот, например, для английского народа, доведенного до крайности огораживаниями и «кровавыми законами», подобная возможность впервые открылась лишь в XVII веке, с началом заселения колоний.

И еще о качестве жизни. Приведу три цитаты из записок иностранцев, относящихся к царствованиям Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Алексея Михайловича, о русских: «Они ходят два или три раза в неделю в баню, которая служит им вместо всяких лекарств» (Джильс Флетчер); «Многие из русских доживают до восьмидесяти, ста, ста двадцати лет и только в старости знакомы с болезнями» (Якоб Маржерет); «Многие [русские] доживают до глубокой старости, не испытав никогда и никакой болезни. Там можно видеть сохранивших всю силу семидесятилетних стариков, с такой крепостью в мускулистых руках, что выносят работу вовсе не под силу нашим молодым людям» (Августин Мейерберг).

Не подлежит сомнению еще один интегральный способ оценки прошлого - не знаю, писал ли кто-либо об этом раньше. Тот факт, что китайская кухня признала съедобным практически все, вплоть до личинок насекомых, говорит очень ясно: в этой стране голодали много и подолгу. То же относится и к кухне французской. Только солидный опыт голодных лет мог заставить найти что-то привлекательное в лягушках, улитках, в протухших яйцах, подгнившем мясе, сырной плесени. В русской кухне нет ничего похожего. В голод едали, как и везде, всякое, но не настолько долго, чтобы свыкнуться. Черную икру в России веками скармливали свиньям, пока французы не открыли нам глаза.

Еще один замечательный миф звучит так: до Петра Великого женщина на Руси была заточена в тереме. Историк Наталья Пушкарева изучила объем прав женщин в X-XV веках на владение и распоряжение имуществом, на приобретение и реализацию земельной собственности, на возможность отстоять свои интересы в суде. Оказалось, что жена могла быть опекуншей, что было абсолютно немыслимо в те времена в Европе. Она причислялась к первому ряду наследников, причем переживший свою жену супруг оказывался в худшем положении, чем она, - он мог только управлять ее имуществом, но не владеть им.

Жена сама, в отличие от мужа, выбирала, кому передать свое наследство. Даже незаконная жена могла претендовать на наследство. Исследовав законы о земельной собственности, Пушкарева показала, что уже в Древней Руси женщина могла осуществлять практически любые сделки даже без участия мужа. За ущерб женщине законы обязывали наказать виновного более сурово, чем за аналогичные преступления в отношении мужчины.

Что упразднил Петр I

При Петре пресеклось все, что было политически многообещающего в России XVII века. До него в стране имелся сословный и при этом выборный представительный орган, имелись низовые выборные демократические учреждения. Речь о Земских соборах и о земском управлении.

Достоверно известны соборы 57 созывов (о соборе 1698 года, осудившем царицу Софью, историки спорят). Прямой аналог соборов, французские Генеральные Штаты, созывались меньшее число раз, но французскую парламентскую традицию ведут именно от них, а у нас, выходит, нет парламентской традиции. Между тем полномочия и функции соборов были вполне парламентские. Они решали вопросы налогообложения, на них были приняты важнейшие законодательные документы в истории России XVI-XVII веков: Судебник 1550 года, «Приговор» собора первого ополчения 1611 года, Соборное уложение 1649 года, «Соборное деяние» об упразднении местничества 1682 года. Соборы имели право законодательной инициативы, решали вопросы церковного устроения, внутреннего управления, торговли и промышленности.

В 1653 году собор постановил принять гетмана Хмельницкого «со всем войском козацким» под царскую руку. Положительный ответ означал неизбежную войну с Польшей и Крымом, и многие участники собора знали, что им придется принять в ней личное участие. Мало того, это решение стало возможным благодаря голосам купечества, без их денег предприятие было бы обречено - но торговые люди, как один, вызвались оплатить расходы. Не «бюджетными» деньгами, своими! А вот на просьбу о согласии начать войну с турками за Азов (на нее требовалось, по смете, 221 тысяча рублей) участники собора 1642 года отвечали так уклончиво, что это был, по сути, отказ.

Если иностранец приезжал в Москву из страны, имевшей представительный орган, он не просил объяснить, что такое Земский собор. Для польского подданного Филона Кмиты Собор 1580 года - сейм, Англичанин Джером Горсей опознает собор 1584 года как парламент, ливонский дворянин Георг Брюнно называет собор 1613 года риксдагом, а немец Иоганн-Готгильф Фоккеродт приходит к выводу, что это был «род сената». Вполне симметрично видит английский парламент Герасим Дохтуров, русский посланник в Англии в 1646 году: «Сидят в двух палатах; в одной палате сидят бояре, в другой - выборные из мирских людей». Английские «бояре», о которых говорит Дохтуров, сидели в палате лордов.

Русский аналог палаты лордов, Дума, существовавшая с Х века, была упразднена Петром. Представления о том, что бояре только и делали, что отбивали царям поклоны, пришли из дурной литературы. Думские решения завершались не только формулой «Великий государь говорил, а бояре приговорили». Они порой завершались иначе: «Великий государь говорил, а бояре не приговорили». Спорные вопросы вызывали «крик и шум велик и речи многие во боярех». Большинство решений принималось вообще без государя. Как ни удивительно, но «приговоры» Думы не нуждались в его утверждении. Ключевский поясняет: «Было только два рода боярских приговоров, которые всегда или часто представлялись на утверждение государю. Это приговоры Думы о местнических спорах (о том, кто знатнее. - А. Г.) и о наказании за тяжкие вины».

В допетровское время местная, земская, власть в России была выборной. Вертикаль власти, от воеводы вниз, была представлена уездными, волостными и посадскими самоуправляющимися органами. В городах существовали свои структуры средневекового гражданского общества - «сотни» и слободы с выборными старостами. Судебник 1497 года запрещал суды без участия присяжных («на суде… быть старосте и лучшим людям целовальникам»).

Старосты избирались из местных дворян, а их помощники - целовальники - из местных крестьян и посадских людей. По участию низового демократического элемента в местном самоуправлении допетровская Россия принципиально опережала Англию, где лишь реформы 1888−го и 1894 года покончили с монополией аристократии в местном самоуправлении.

Говорят, Петр «привел Россию в Европу». Но воссоединение с Европой состоялось бы в любом случае. Интенсивный способ развития не столь уж географически далеких христианских стран все более демонстрировал свои преимущества, и не было причин, почему Россия не воспользовалась бы его плодами. Из записок француза де Ла Невилля, имевшего беседу с Василием Голицыным, негласным правителем страны при царице Софье, можно заключить, негласным правителем страны при царице Софье, впоследствии утверждал, что тот планировал преобразования куда более основательные, чем Петр: намеревался, в частности, осваивать Сибирь, проложить там почтовые дороги, освободить крестьян от крепостной зависимости, и даже наделить их землей…

Не замечательно ли? Крепостное право только недавно приобрело в России некоторую законченность, а Голицын уже собирается его упразднять. Но власть досталась Петру, который, наоборот, стал главным закрепостителем в нашей истории.

Правда, он построил Санкт-Петербург и Таганрог. А также Липецк и Петрозаводск.

Крепостное право

Петр отдал крепостных на произвол своих помещиков уже тем, что возложил на последних ответственность за поставку рекрутов и за сбор подушной подати. Еще важнее было то, что при Петре свободу действий утратили почти все. Дворяне под страхом наказания не имели права уклоняться от государственной службы, не могли перемещаться по стране по своему усмотрению. Лишь 18 февраля 1762 года, через 37 лет после смерти Петра, последовал Манифест о вольности дворянства, разрешавший не служить, нежиться в своей деревне, выезжать за границу и так далее. Многие крестьяне посчитали, что с этого момента крепостное право стало незаконным, и стали ждать следующего указа - о вольности крестьянства. Ждать им пришлось 99 лет и один день.

На первых порах эти ожидания были столь сильны, что встревожили престол. Одной из причин того, что Екатерина II не решилась (хотя и повторяла, что намерена) сделать шаг в сторону освобождения крестьян, был пример ее современника Фридриха Великого, который только и делал, что ухудшал положение немецких крепостных. Да и ее преемники в XIX веке тянули с реформой, ожидая, как повернут события в Пруссии, Вестфалии и других германских государствах, где освобождение крестьян началось в 1807 году, но, по словам Франца Меринга, «растянулось на два поколения».

Это нереализованное ожидание со всей силой прорвалось во время Пугачевского бунта. И в более поздние годы, хотя патриархальное крепостное право, будучи мягким по своим формам, и амортизировало социальный протест, он прорывался, переходил в самоподдерживающий режим, и совладать с ним было трудно.

О реальном крепостном праве мы знаем очень мало. Известно, что к моменту его отмены доля крепостных и дворовых в населении России составляла менее 28%, тогда как в конце XVIII века (шестью с небольшим десятилетиями ранее) она равнялась 54%. Поскольку рождаемость у крепостных была не ниже, чем у вольных, такое резкое снижение их доли в населении говорит о том, что миллионы крестьян вышли за это время на волю. Как они выходили, каковы были механизмы? Об этом великом процессе естественного изживания крепостничества и дореволюционные либеральные историки, и ангажированные советские дружно молчат. Наследники Герцена (который сам был помещиком и жил за границей на доходы со своего российского имения), они всегда выискивали малейшие упоминания о произволе крепостников, пропуская все остальное.

Возможно, со временем придет понимание того, что крепостное хозяйство было крестьянско-помещичьим кондоминиумом, что крестьяне и помещики, встречаясь в одной церкви, не могли всерьез быть антагонистами. Патриархальное крепостное право, будучи мягким по своим формам, амортизировало социальный протест. Поместье не город, где можно вызвать полицию, а место относительно глухое. Помещичья жизнь едва ли была бы возможна, если бы господа не придерживались неписаных, но для всех очевидных нравственных законов. В 1846 году помещик Малоярославецкого уезда Калужской губернии Хитрово был убит своими крестьянками, причем следствие установило, что женщины сделали это в ответ на его домогательства. Но вот что важно, цитирую: «Уездный предводитель дворянства за недонесение о дурном поведении упомянутого помещика предан суду». То есть за добрый нрав помещиков отвечали их собратья по сословию. У русских поместий не было даже заборов - не говоря уже о рвах, подъемных мостах, каменных стенах с бойницами, это все реалии европейского феодализма.

Виднейший знаток социальной истории России Борис Миронов нашел замечательное объяснение низкой эффективности крепостного труда. Он считает, что крепостной крестьянин работал до удовлетворения своих небольших исконных потребностей - и не далее. «Он видел цель жизни не в богатстве и не в славе, а в спасении души, в простом следовании традиции, в воспроизводстве сложившихся форм жизни. Он не предпринимал попыток наращивания хозяйства, как это обычно делает буржуа, стремясь к максимальной прибыли». Для наследников Святой Руси это очень естественное поведение.

Составные части счастья

Важной приметой русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных. Вклад России в мировую «технологию досуга» совсем неплох: именно у нас около трехсот лет назад родился такой социально-культурный феномен, как дачная жизнь. Дача - это русское изобретение, которое теперь перенимает (или изобретает для себя заново) остальной мир.

По контрасту, протестантская Европа и Америка между XVII веком и Первой мировой войной отдыхали мало. Воскресенье посвящалось церкви и домашним делам, отпуск был еще в диковину. Отдыхал тонкий слой богатых бездельников.

На Западе почти все согласились с утверждением Фрейда, что детство - самое тяжелое и несчастное время жизни. Одна из главных тем английской литературы - тема несчастного детства. Это отмечали многие. Тягостное детство Байрона, тягостное детство Черчилля, «Оливер Твист» Диккенса, «Бремя страстей человеческих» Моэма. Не говоря уже об Ивлине Во. Когда не видно исключений, достаточно и дюжины-другой примеров.

Общее для романов, биографий и воспоминаний - отсутствие душевного тепла в семье. Видимо, дело в устройстве английской семьи и в устройстве английских учебных заведений. Розги в них отменены всего тридцать-сорок лет назад. Аристократические школы - просто бурсы. В книжке «Эти странные англичане» сказано: «Для английских детей детство - это такой период, который нужно миновать как можно скорее».

Но почему же русские воспоминания о детстве - сплошь счастливые воспоминания? Рискну предположить, что учение Фрейда просто более справедливо для западноевропейцев, чем для русских.

От иностранцев, поживших в России и владеющих русским языком, я не раз слышал, что нигде в западном мире нет такого, чтобы люди, засиживаясь до утра, обсуждали вечные вопросы. И все они жаловались, как им стало тоскливо без этого на родине. Американский журналист Роберт Кайзер, едва ли самый большой русофил на свете, не удержался в своей книге «Россия» от такого признания: «Стоит провести один нудный вечер в Лондоне или Вашингтоне, всего один долгий обед с бесконечными разговорами о покупках, ресторанах, теннисе или лыжах, чтобы оценить прелесть московских застолий. Приземленная, ничтожная тема тут не задержится. Беседы - вот источник величайшего удовольствия здесь, и, проведя за русскими беседами множество часов, я начал понимать, что именно этой стороны русской жизни мне будет не хватать более всего…»

Сила исторической России

Какой она была? Во всяком случае, не такой, как нам рассказывали в школе. «Евгений Онегин» - разумеется, не энциклопедия русской жизни, это звание больше подходит «Ивану Выжигину» Фаддея Булгарина - при всей несопоставимости авторов.

Но с какого конца ни подойди к русской литературе, она менее всего готовила своих читателей к тоталитаризму. В ней нет ни одного образа сверхчеловека, самой судьбой предназначенного распоряжаться массами. А вот на стороне «маленького человека» она была всегда - как, может быть, ни одна другая литература в мире. Само наличие темы «маленького человека» достаточно ясно говорит о встроенной гуманности общества, породившего эту литературу. В ней был негативизм, порой была легкомысленная «жажда бури», но пафоса подчинения («дайте мне начальника, и я поклонюсь ему в огромные ноги»), восторга перед властью не было никогда.

Большевистский утопический проект («западноевропейское и абсолютно нерусское явление», по определению Освальда Шпенглера) был обречен по многим причинам, хотя хватило бы и той, что стала главной: он был несовместим с исторической Россией.

Большевики относились к этой силе крайне серьезно, бросив на борьбу с ней весь арсенал наличных средств - от сноса храмов и памятников и физического уничтожения целых классов и сословий до сплошного очернения отечественной истории. Выражения «проклятое прошлое» и «родимые пятна капитализма» до сих пор живы в народной памяти.

О том, как далеко были готовы зайти идеологи утопии в этом направлении, говорит следующий факт: в 1930 году было объявлено о предстоящей замене кириллического алфавита латинским (чтобы «освободить трудящиеся массы от всякого влияния дореволюционной печатной продукции»). Лишь огромная дороговизна мероприятия, да еще на фоне надрыва индустриализации, избавила нашу культуру от этой беды. Что же касается клеветы на русское прошлое, она настолько пропитала картину мира наших соотечественников, что разбираться с ней (и с целой субкультурой на ее основе) - работа поколений.

Внедренцы утопии особенно остро ощущали чуждость русской культуры своим идеям, отсюда лозунг «организованного упрощения» и «понижения культуры», с которым выступали Николай Бухарин (обладатель звания «любимец партии»), Алексей Гастев, Михаил Левидов и проч.

Их главный вождь Владимир Ленин на XI съезде РКП(б) в 1922 году выказал редкую зоркость, сказав: «Бывает так, что побежденный свою культуру навязывает завоевателю. Не вышло ли нечто подобное в столице РСФСР и не получилось ли тут так, что 4700 коммунистов (почти целая дивизия, и все самые лучшие) оказались подчиненными чужой культуре?»

Насчет «завоевателя» и «чужой культуры» сказано очень точно и откровенно. И провидчески: побежденная (якобы) культура действительно победила - только, к сожалению, много позже. История поспешает медленно.

Своей победе над утопией мы обязаны самому устройству нашей культуры. Ей изначально чужды компоненты, на которые только и может опираться тоталитарная власть: жестокость и привычка к нерассуждающей дисциплине.

Наше постперестроечное развитие - не подражание чьему-то образцу. Россия вернулась к цивилизационному выбору, который однозначен на всем ее пути - от крещения и до 1917 года, вернулась к своей сути. Но это, увы, не значит, что гарантировано восстановление прежних ценностей и былого естественного самоощущения.

Но, главное, утопия у нас не прижилась, мы ее отторгли на тканевом уровне и вышли из эксперимента сами. А вот смогла ли бы, к примеру, Германия одолеть свой тоталитаризм сама - большой вопрос. Гитлеру, чтобы стать полным хозяином страны, не потребовалась пятилетняя гражданская война и чудовищный, беспримерный террор. За считанные месяцы он радикально изменил Германию при полном восторге ее населения. Германия, если кто забыл, - страна «западной цивилизации».

Как во всякую желанную страну, в Россию направлялась большая неучтенная иммиграция. Скажем, многие думают, будто наши «понтийские» греки - потомки чуть ли не участников плавания Язона за Золотым руном. На самом деле большинство «понтийцев» переселилось в русские владения в XIX веке из турецкой Анатолии и из собственно Греции. Многие из них сделали это минуя пограничный учет и контроль - черноморские берега знали разные интересные пути, читайте «Тамань» Лермонтова.

Скрытыми были большие переселения персов, китайцев и корейцев. То есть вместо 4,2 млн человек речь вполне может идти, скажем, о пяти, а скорее даже о шести миллионах иммигрантов.

Люди не переселяются в страны несвободы - туда, где господствует жесткий полицейский режим и (или) тяжкий социальный контроль, царит нетерпимость, нет уважения к собственности. Иноверцев и иноязыких не заманишь в «тюрьму народов». Цифры миграции в Россию опровергает все позднейшие россказни такого рода.

Мы сами выбрали Новую Россию

Нет ни малейших сомнений: отказ от коммунизма и демократические реформы были историческим творчеством «советского народа», прежде всего российского. Егор Гайдар знает, о чем говорит: «Если вы думаете, что это американцы нам навязали демократию в том виде, в котором она возникла в 1990–1991 году, то это неправда. Мы сами выбрали этот путь, американцы играли в этом последнюю роль и будут играть последнюю».

Невозможно забыть, как в 1988 году от первых русских триколоров менялся сам воздух городов, забыть ту мощную атмосферу свободы, просветления и солидарности, которая достигла своего пика в дни стотысячных митингов на Манежной и Дворцовой площадях и держалась до «шоковой терапии» 1992 года и вопреки ей держалась до референдума о доверии курсу Ельцина 25 апреля 1993 года (президент получил тогда 58,7% голосов) и много дольше, видоизменяясь, слабея и все более дробясь на оттенки. Будь атмосфера другой, все повернулось бы иначе.

А эта массовая стойкость духа! Есть подробные хроники тех лет, и финальные годы перестройки выглядят в них жутковато: абсолютно пустые магазины, нападения на поезда, захваты оружейных складов, западные миссионеры с проповедями, заготовленными для язычников, подозрительные секты, финансовые пирамиды, «гуманитарная помощь», газетные сообщения о покинутых погранзаставах и о том, что запасы продовольствия в стране на исходе, предсказания неминуемого военного переворота и скорых эпидемий, самые фантастические слухи. И на этом фоне - душевный подъем, бесстрашие, вера: еще немного, еще чуть-чуть…

И на каждом столбе объявления: «Обучаю работе на компьютере».

Очень многие вдруг ощутили, что избавились от чего-то гнетущего и тягостного, с чем жили, не замечая того. Ушел дискомфорт, к которому привыкли за жизнь, как привыкают к вони.

Новая Россия почти целиком, до мелочей, сформировалась в последние месяцы существования СССР. Количественные изменения последующих шестнадцати лет были, разумеется, огромны, но почти все, что мы наблюдаем с современной жизни - и хорошее, и плохое, - совершенно неспроста появилось уже тогда.

Уж не знаю, каким образом это удалось, но кто-то нас, русских, назначил несчастными, притом на все века нашей истории, и многие из нас в это почти поверили.

Несчастными мы в нашей истории были в сумме недолго, на нашей зебре неизмеримо больше светлого. Может быть, из-за этого нам, по какому-то закону компенсации, так крепко досталось в ХХ веке? Но мы выжили. Мы в своей прекрасной стране, впереди много увлекательной работы.

Александр Горянин (Историк, журналист. Автор ряда книг по истории России, в том числе "Мифы о России и дух нации" (Москва, 2002). Соавтор учебника "Отечествоведение" (Москва, 2004). Номинировался на Премию имени Ивана Петровича Белкина и пpемию "Национальный бестселлер"))

Многое зависело от того, где тот или иной народ обрел свою территорию. Некоторым повезло больше – они оказались под защитой труднопреодолимых природных рубежей (в идеале – моря). Другим вместо таких рубежей достались могущественные соседи под боком.

Взгляните на карту расселения народов в былые века и задайтесь вопросом: куда делись мидяне, кушаны, хетты, умбры, фракийцы, фригийцы, финикийцы, карфагеняне, тохары, пеласги, этруски, пикты, пруссы, хазары, орхоны, ольмеки, майя? Этот список огромен. А ведь у большинства из них были свои государства, порой мощные и обширные. Но они исчезли, их население растворилось в других этносах, а в каких-то случаях было просто истреблено – геноцид в древности был рядовым явлением. Некоторые государства сгубило изменение природных условий. Выжившие нации – итог достаточно безжалостного дарвиновского отбора. Сладкая судьба не досталась никому.

Дожившие до наших дней классические государства рождались в те времена, когда не существовало «общепризнанных международных норм», никто не слышал о «правах человека» или о «правах меньшинств». Рождение почти всех известных наций сопровождалось бесчисленными злодеяниями, ныне забытыми или героизированными. Бросается в глаза, что, чем ограниченнее была территория, за которую шла борьба, тем ужаснее прошлое таких мест. Особенно богата этим древняя история пространств, прилегающих к Восточному Средиземноморью, – почитайте Ветхий Завет. Там случалось, что один народ съедал другой – отнюдь не в переносном смысле (Книга Чисел, гл. 14, ст. 7-9).

Недалеко ушла и Европа, чья история – цепь гекатомб, о которых европейцы стараются не вспоминать. Поражает спокойствие средневековых и более поздних источников, повествующих о поголовном истреблении жителей городов и целых областей, захваченных в ходе постоянных войн. Поражает хладнокровие, с каким художники-современники изображали всякого рода изуверства. Вспомним Дюрера и Кранаха, вспомним гравюры Жака Калло с гирляндами и гроздьями повешенных на деревьях людей. К Европе мы еще будем возвращаться.

Удел Азии был не слаще – возьмем хотя бы «войны царств», сокращавшие население Китая в разы. Такие ужасы, как гора из двадцати тысяч отсеченных турецких голов перед шатром персидского шаха Аббаса в 1603 году или корзины вырванных человеческих глаз в качестве свидетельств военных побед, достаточно типичны для азиатских взаимоистреблений. Причины их были те же, что мучили Европу: избыток населения, соперничество за ресурсы и земли.

Разные миры

Малочисленный юный народ, поселившийся в густых лесах дальней оконечности тогдашней ойкумены, – хоть и в благодатном краю, но страшно далеко от существовавших уже не одну тысячу лет очагов цивилизаций, – избежал множества бед и опасностей. Правда, и шансов возвыситься у него не было никаких. То, что это произошло, – аванс истории, еще не вполне отработанный нами. В судьбе нашей страны были, конечно, и тяжелые отрезки, но как совсем без них? Зато Русь-Россия знала поразительно долгие по мировым меркам периоды спокойствия и стабильности.

Край был выбран исключительно удачный – Русской равнине неведомы землетрясения, тайфуны, пыльные бури, здесь изобилие воды, не бывает изнуряющей жары и чрезмерных морозов. Слово «суховей» появилось в нашем языке, лишь когда Россия продвинулась в низовья Волги.

Повезло нам и с соседями. Попытки натиска на Русь с запада в Средние века не имели серьезных последствий. Северные пришельцы, варяги (даже если принять «норманнскую теорию»), быстро растворились в славянской среде: уже внук Рюрика носит имя Святослав. Для сравнения: норманны покорили Британию в XI веке, однако вплоть до XV века двор и знать говорили по-французски не только в своей среде, но даже с народом – французским языком указов.

В новом месте за неделю ставилось деревянное жилище. При таком обилии леса кто бы стал тратить силы и время на каменное, чтобы оно потом держало на месте, как якорь? Так рождалась наша экстенсивная психология и легкость на подъем, позволившая русскому этносу заселить огромные пространства. Точно так же вел бы себя любой народ, независимо от языка и расы, оказавшись в этом углу мира, у края бесконечного леса – сказочно богатого, но не враждебного, как в тропиках.

Ордынское иго

Нашествие Батыя (1237-1241) и длительное ордынское иго стало для Руси первым по-настоящему тяжким ударом. Многие города, чьи названия известны из летописей, исчезли, и об их былом местонахождении спорят археологи. О масштабах регресса говорит хотя бы то, что надолго исчезают сложные ремесла, на многие десятилетия прекращается каменное строительство. Русь платила завоевателям дань («выход»).

Они не держали здесь гарнизонов, но предпринимали карательные походы против строптивых князей. Вместе с тем Орда на полвека прекратила княжеские междоусобицы, да и, возобновившись, они уже не достигали прежнего размаха. По мнению Льва Гумилева, Русь хоть и была данницей, но не утрачивала независимости, вступая в сношения с соседями по своему усмотрению, а дань в Орду была платой за защиту. Под этой защитой начался процесс консолидации русских земель. Этому способствовала и церковь, освобожденная от дани.

С усилением Московского княжества ордынский гнет слабеет. Князь (1325-1340) Иван Калита добился права собирать «выход» со всех русских княжеств, чем сильно обогатил Москву. Распоряжения ханов Золотой Орды, не подкрепленные военной силой, русские князья уже не выполняли. Московский князь (1359-1389) Дмитрий Донской не признал ханские ярлыки, выданные его соперникам, и силой присоединил Великое княжество Владимирское. В 1378 году он разгромил карательное ордынское войско на реке Воже, а два года спустя одержал победу на Куликовом поле над ханом Мамаем, которого поддерживали Генуя, Литва и Рязанское княжество.

С «ордынским периодом» нашей истории многое неясно. Родословные книги пестрят записями вроде: «Челищевы – от Вильгельма (правнука курфюрста Люнебургского), прибывшего на Русь в 1237 году»; «Огаревы – русский дворянский род, от мурзы Кутлу-Мамета, выехавшего в 1241 году из Орды к Александру Невскому»; «Хвостовы – от маркграфа Бассавола из Пруссии, выехавшего в 1267 году к великому князю московскому Даниилу»; «Елагины – от Вицентия, “из цесарского шляхетства”, прибывшего в 1340 году из Рима в Москву, к князю Симеону Гордому»; «Мячковы – от Олбуга, “сродника Тевризского царя”, выехавшего к Дмитрию Донскому в 1369 году».

Исследователи по-разному относятся к периоду XIV-XV веков в отечественной истории. Для одних это время «собирания русских земель», для других – эпоха заката вечевой демократии и «старинных вольностей», пора возвышения авторитарной Москвы и удушения городов-республик Новгорода, Вятки и Пскова. Повелось даже считать, что послеордынская Русь – свирепое гарнизонное государство. Но вот что пишет знаток этой эпохи историк Александр Янов: «Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем ее западные соседи. Эта “наследница Золотой Орды” первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего Cредневековья, церковную реформацию… Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость».

Будь в Москве «гарнизонное государство», стремились ли бы в нее люди извне? Это было бы подобно массовому бегству из стран Запада в СССР. Литва конца XV века пребывала в расцвете сил, но из нее бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков», кто – совсем как брежневские власти – называл их изменниками («зрадцами»)? Литовцы. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи. «Москва твердо стояла за гражданские права! – пишет Янов. – Раз беглец не учинил “шкоды”, не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для нее политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора».

«Святая Русь»

Известный эмигрантский богослов Антон Карташев утверждал, что русский народ не случайно назвал свою страну Святой Русью. «По всем признакам это многозначительное самоопределение… – низового, массового, стихийного происхождения, – писал он. – Ни одна из христианских наций не вняла самому существенному призыву церкви именно к святости, свойству Божественному». Лишь Россия «дерзнула на сверхгордый эпитет и отдала этому неземному идеалу свое сердце».

Русь отнесла к себе Первое послание апостола Павла, обращенное к христианам, живущим среди язычников: «Вы – род избранный, царственное священство, народ святой, люди, взятые в удел, дабы возвещать совершенства Призвавшего вас из тьмы в чудный Свой свет; некогда не народ, а ныне народ Божий; некогда не помилованные, а ныне помилованы».

Наши предки воспринимали себя как богоизбранный народ: русские правители на столбах Архангельского собора соотнесены с библейскими царями, в росписях 1564-1565 годов образы русских князей продолжают генеалогию Христа и праотцев.

Вышесказанное имеет прямое отношение к нашей теме. Если реконструкция верна, «Святая Русь» была страной преобладания счастливых людей, неважно, богатых или бедных, главное – глубоко верующих и счастливых своей верой.

«Элементы языческой культуры были переосмыслены, - поясняет Тростников. – Перун превратился в Илью-пророка, Радоница в день поминовения усопших и так далее». Новые же элементы, заимствованные из Византии, были усвоены столь органично, что это дает право говорить об «исключительной пластической одаренности русского народа».

Хотя эта мысль не понравится тем, для кого понятие «Святой Руси» – сугубо духовный феномен, очевидно, что между Калитой и Петром на большей части территории исторической России еще не была достигнута предельная (для тогдашнего уровня развития и использования природных ресурсов) плотность населения. По расчетам демографа и статистика Василия Покровского, в конце XV века во всей тогдашней России (тогда же появилось и слово «Россия») жило чуть больше двух миллионов человек, вшестеро меньше, чем во Франции. На протяжении веков летописи почти не отмечают земельных конфликтов во Владимиро-Суздальской и Московской Руси. Углубленно изучавший этот вопрос Анатолий Горский пишет о сохранявшемся там «земельном просторе».

Баня против чумы

Правда, не в такой степени, как в Европе, где из-за постоянной перенаселенности и проблем с гигиеной случались подлинные демографические катастрофы – такие, как «черная смерть» 1347-1353 годов. Из-за нее Англии и Франции пришлось даже прервать свою Столетнюю войну (которую они с бульдожьим упорством вели друг с другом даже не сто, а 116 лет). Франция потеряла от чумы треть населения, Англия и Италия – до половины, примерно столь же тяжкими были потери других стран. Историки констатируют, что великая чума, явившись из Китая и Индии и обойдя всю Западную и Центральную Европу, достигнув самых отдаленных мест, остановилась «где-то в Польше». Не «где-то», а на границе Великого княжества Литовского (чье население состояло на 90% из русских, в связи с чем его называют еще Литовской Русью), то есть на границе распространения бани. А еще точнее – на стыке отсутствия и наличия гигиены.

Отголоски «черной смерти» затронули тогда некоторые русские города, посещаемые иностранцами (в первую очередь Новгород), но размах бедствия был для русских несопоставим с тем, что пережили их западные соседи. Даже самые тяжкие чумные моры нашей истории – особенно в 1603-м, 1655-м и 1770 году – не стали причиной демографического кризиса для страны.

Москва (как и другие города России) была большой деревней, но это значит, напоминает знаменитый историк Василий Ключевский, что, как и положено в русской деревне, «при каждом доме был обширный двор (с баней) и сад», и ее жители не знали недостатка в воде, ибо во дворах имелись колодцы. Много ли мог употреблять воды простой люд в городах Европы, где общественные колодцы до появления в XIX веке водопровода были лишь на некоторых площадях (вдобавок из этих колодцев вечно вылавливали трупы кошек и крыс)? Да простят меня защитники старинного благочестия, но святость соприроднее тем, у кого во дворе, пусть самом бедном, есть колодец и банька.

Где было вольготнее

Почему в Европе и в Средние века, и в Новое время не стихали войны? Изучив сотни войн, знаменитый русско-американский социолог Питирим Сорокин еще в 1922 году обнародовал вывод, что «какие бы ярлыки ни наклеивались на мотивы войны», в конечном счете они ведутся за выживание, за пищевые ресурсы. Исключения (например, династические войны) на этом фоне редки. И очень часто путь к выживанию – простое сокращение числа едоков.

Вершина Возрождения – это войны Чезаре Борджиа. Всего один эпизод: по его приказу семь тысяч жителей города Капуи было перебито прямо на улицах. Английская королева-девственница Елизавета I (рядом с которой Иван Грозный – кроткое дитя) казнила 89 тысяч своих подданных – и это тоже был способ борьбы с перенаселением.

Как ни кощунственно звучит, но, в очередной раз избавившись – благодаря войне или эпидемии – от значительной части своего населения, Европа совершала хозяйственный, технологический и культурный рывок. Возникал рынок рабочей силы, она дорожала, а это поощряло новшества и изобретения, потребление на душу населения росло. Бедствовали только ростовщики и арендодатели.

В России за те же два века, к началу петровских реформ, население достигло 13-14 миллионов, то есть стало в шесть-семь раз более многочисленным. Правда, это произошло не только за счет естественного прироста. По оценке историка Михаила Худякова (возможно, завышенной), присоединение обширного – гораздо больше, чем современный Татарстан, – Казанского ханства увеличило число жителей зарождающейся империи на два с лишним миллиона человек. Завоевание малолюдных Астраханского и Сибирского ханств на картину почти не повлияло, чего нельзя сказать о тех примерно 700 тысячах человек во главе с Богданом Хмельницким, которые стали поддаными России в 1654 году. Эта цифра надежна, так как присяга русскому царю была принесена «всем русским народом Малой Руси», а точнее – поголовно всеми главами семейств, казаками и неказаками. Всего присягнуло 127 тысяч мужчин. Что и дает, вместе с домочадцами, 700 тысяч душ. Если же говорить о населении России в границах конца XV века, то оно выросло за упомянутые двести лет не менее чем вчетверо.

Поскольку речь идет о временах, когда во всех без исключения странах подавляющее большинство населения составляли крестьяне, женщины рожали столько детей, сколько Бог пошлет, а ограничителями роста были (помимо голода, эпидемий и войн) младенческая смертность, непосильный труд, пьянство, неразвитая гигиена, стрессы, общая тяжесть жизни, – эта цифра говорит о многом.

Хорошо жить в России

Не подлежит сомнению еще один интегральный способ оценки прошлого – не знаю, писал ли кто-либо об этом раньше. Тот факт, что китайская кухня признала съедобным практически все, вплоть до личинок насекомых, говорит очень ясно: в этой стране голодали много и подолгу. То же относится и к кухне французской. Только солидный опыт голодных лет мог заставить найти что-то привлекательное в лягушках, улитках, в протухших яйцах, подгнившем мясе, сырной плесени. В русской кухне нет ничего похожего. В голод едали, как и везде, всякое, но не настолько долго, чтобы свыкнуться. Черную икру в России веками скармливали свиньям, пока французы не открыли нам глаза.

Еще один замечательный миф звучит так: до Петра Великого женщина на Руси была заточена в тереме. Историк Наталья Пушкарева изучила объем прав женщин в X-XV веках на владение и распоряжение имуществом, на приобретение и реализацию земельной собственности, на возможность отстоять свои интересы в суде. Оказалось, что жена могла быть опекуншей, что было абсолютно немыслимо в те времена в Европе. Она причислялась к первому ряду наследников, причем переживший свою жену супруг оказывался в худшем положении, чем она, – он мог только управлять ее имуществом, но не владеть им.

Что упразднил Петр I

В правление Петра со сравнительным благополучием было покончено. Великим его назвала официальная история, а народная память была иного мнения: «антихрист», «подменённый», «мироед, весь мир переел», «крестьян разорил с домами», «побрал всех в солдаты». Начиная с этого монарха крайнее напряжение всех сил государства на протяжении полутораста лет буквально выжало соки из податных сословий. При Петре пресеклось все, что было политически многообещающего в России XVII века. До него в стране имелся сословный и при этом выборный представительный орган, имелись низовые выборные демократические учреждения. Речь о Земских соборах и о земском управлении.

В 1653 году собор постановил принять гетмана Хмельницкого «со всем войском козацким» под царскую руку. Положительный ответ означал неизбежную войну с Польшей и Крымом, и многие участники собора знали, что им придется принять в ней личное участие. Мало того, это решение стало возможным благодаря голосам купечества, без их денег предприятие было бы обречено – но торговые люди, как один, вызвались оплатить расходы. Не «бюджетными» деньгами, своими! А вот на просьбу о согласии начать войну с турками за Азов (на нее требовалось, по смете, 221 тысяча рублей) участники собора 1642 года отвечали так уклончиво, что это был, по сути, отказ.

Земскими соборами решались вопросы избрания нового царя на царство. В 1584 году собор избрал Федора Иоанновича. Выборными царями были Борис Годунов, Василий Шуйский, Михаил Романов. В 1682 году были выбраны царями-соправителями малолетние Иван и Петр. Земские соборы могли отрешить царя от власти, в 1610 году это испытал на себе Василий Шуйский. Во время «бесцарствия» именно собор брал на себя полноту верховной власти в стране. После Смутного времени соборы занимались «устроением» государства. Если иностранец приезжал в Москву из страны, имевшей представительный орган, он не просил объяснить, что такое Земский собор. Для польского подданного Филона Кмиты Собор 1580 года – сейм, англичанин Джером Горсей опознает собор 1584 года как парламент, ливонский дворянин Георг Брюнно называет собор 1613 года риксдагом, а немец Иоганн-Готгильф Фоккеродт приходит к выводу, что это был «род сената».

Вполне симметрично видит английский парламент Герасим Дохтуров, русский посланник в Англии в 1646 году: «Сидят в двух палатах; в одной палате сидят бояре, в другой – выборные из мирских людей». Английские «бояре», о которых говорит Дохтуров, сидели в палате лордов.

Русский аналог палаты лордов, Дума, существовавшая с Х века, была упразднена Петром. Представления о том, что бояре только и делали, что отбивали царям поклоны, пришли из дурной литературы. Думские решения завершались не только формулой «Великий государь говорил, а бояре приговорили». Они порой завершались иначе: «Великий государь говорил, а бояре не приговорили». Спорные вопросы вызывали «крик и шум велик и речи многие во боярех». Большинство решений принималось вообще без государя. Как ни удивительно, но «приговоры» Думы не нуждались в его утверждении. Ключевский поясняет: «Было только два рода боярских приговоров, которые всегда или часто представлялись на утверждение государю. Это приговоры Думы о местнических спорах (о том, кто знатнее. – А.Г.) и о наказании за тяжкие вины».

В допетровское время местная, земская, власть в России была выборной. Вертикаль власти, от воеводы вниз, была представлена уездными, волостными и посадскими самоуправляющимися органами. В городах существовали свои структуры средневекового гражданского общества – «сотни» и слободы с выборными старостами. Судебник 1497 года запрещал суды без участия присяжных («на суде… быть старосте и лучшим людям целовальникам»).

Старосты избирались из местных дворян, а их помощники - целовальники - из местных крестьян и посадских людей. По участию низового демократического элемента в местном самоуправлении допетровская Россия принципиально опережала Англию, где лишь реформы 1888-го и 1894 года покончили с монополией аристократии в местном самоуправлении.

Крепостное право

Петр отдал крепостных на произвол своих помещиков уже тем, что возложил на последних ответственность за поставку рекрутов и за сбор подушной подати. Еще важнее было то, что при Петре свободу действий утратили почти все. Дворяне под страхом наказания не имели права уклоняться от государственной службы, не могли перемещаться по стране по своему усмотрению. Лишь 18 февраля 1762 года, через 37 лет после смерти Петра, последовал Манифест о вольности дворянства, разрешавший не служить, нежиться в своей деревне, выезжать за границу и так далее. Многие крестьяне посчитали, что с этого момента крепостное право стало незаконным, и стали ждать следующего указа – о вольности крестьянства. Ждать им пришлось 99 лет и один день.

Помещичья жизнь едва ли была бы возможна, если бы господа не придерживались неписаных, но для всех очевидных нравственных законов. В 1846 году помещик Малоярославецкого уезда Калужской губернии Хитрово был убит своими крестьянками, причем следствие установило, что женщины сделали это в ответ на его домогательства. Но вот что важно, цитирую: «Уездный предводитель дворянства за недонесение о дурном поведении упомянутого помещика предан суду». То есть за добрый нрав помещиков отвечали их собратья по сословию. У русских поместий не было даже заборов – не говоря уже о рвах, подъемных мостах, каменных стенах с бойницами, это все реалии европейского феодализма.

Виднейший знаток социальной истории России Борис Миронов нашел замечательное объяснение низкой эффективности крепостного труда. Он считает, что крепостной крестьянин работал до удовлетворения своих небольших исконных потребностей – и не далее. «Он видел цель жизни не в богатстве и не в славе, а в спасении души, в простом следовании традиции, в воспроизводстве сложившихся форм жизни. Он не предпринимал попыток наращивания хозяйства, как это обычно делает буржуа, стремясь к максимальной прибыли». Для наследников Святой Руси это очень естественное поведение.

Составные части счастья

Важной приметой русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных. Вклад России в мировую «технологию досуга» совсем неплох: именно у нас около трехсот лет назад родился такой социально-культурный феномен, как дачная жизнь. Дача – это русское изобретение, которое теперь перенимает (или изобретает для себя заново) остальной мир.

На Западе почти все согласились с утверждением Фрейда, что детство – самое тяжелое и несчастное время жизни. Одна из главных тем английской литературы – тема несчастного детства. Это отмечали многие. Тягостное детство Байрона, тягостное детство Черчилля, «Оливер Твист» Диккенса, «Бремя страстей человеческих» Моэма. Не говоря уже об Ивлине Во. Когда не видно исключений, достаточно и дюжины-другой примеров. Общее для романов, биографий и воспоминаний – отсутствие душевного тепла в семье. Видимо, дело в устройстве английской семьи и в устройстве английских учебных заведений. Розги в них отменены всего тридцать-сорок лет назад. Аристократические школы – просто бурсы. В книжке «Эти странные англичане» сказано: «Для английских детей детство – это такой период, который нужно миновать как можно скорее». Но почему же русские воспоминания о детстве – сплошь счастливые воспоминания? Рискну предположить, что учение Фрейда просто более справедливо для западноевропейцев, чем для русских.

От иностранцев, поживших в России и владеющих русским языком, я не раз слышал, что нигде в западном мире нет такого, чтобы люди, засиживаясь до утра, обсуждали вечные вопросы. И все они жаловались, как им стало тоскливо без этого на родине. Американский журналист Роберт Кайзер, едва ли самый большой русофил на свете, не удержался в своей книге «Россия» от такого признания: «Стоит провести один нудный вечер в Лондоне или Вашингтоне, всего один долгий обед с бесконечными разговорами о покупках, ресторанах, теннисе или лыжах, чтобы оценить прелесть московских застолий. Приземленная, ничтожная тема тут не задержится. Беседы – вот источник величайшего удовольствия здесь, и, проведя за русскими беседами множество часов, я начал понимать, что именно этой стороны русской жизни мне будет не хватать более всего…»

Сила исторической России

Какой она была? Во всяком случае, не такой, как нам рассказывали в школе. «Евгений Онегин» – разумеется, не энциклопедия русской жизни, это звание больше подходит «Ивану Выжигину» Фаддея Булгарина – при всей несопоставимости авторов.

Но с какого конца ни подойди к русской литературе, она менее всего готовила своих читателей к тоталитаризму. В ней нет ни одного образа сверхчеловека, самой судьбой предназначенного распоряжаться массами. А вот на стороне «маленького человека» она была всегда – как, может быть, ни одна другая литература в мире. Само наличие темы «маленького человека» достаточно ясно говорит о встроенной гуманности общества, породившего эту литературу. В ней был негативизм, порой была легкомысленная «жажда бури», но пафоса подчинения («дайте мне начальника, и я поклонюсь ему в огромные ноги»), восторга перед властью не было никогда.

Большевики относились к этой силе крайне серьезно, бросив на борьбу с ней весь арсенал наличных средств – от сноса храмов и памятников и физического уничтожения целых классов и сословий до сплошного очернения отечественной истории. Выражения «проклятое прошлое» и «родимые пятна капитализма» до сих пор живы в народной памяти.

Насчет «завоевателя» и «чужой культуры» сказано очень точно и откровенно. И провидчески: побежденная (якобы) культура действительно победила – только, к сожалению, много позже. История поспешает медленно.

Наше постперестроечное развитие – не подражание чьему-то образцу. Россия вернулась к цивилизационному выбору, который однозначен на всем ее пути – от крещения и до 1917 года, вернулась к своей сути. Но это, увы, не значит, что гарантировано восстановление прежних ценностей и былого естественного самоощущения.

Но, главное, утопия у нас не прижилась, мы ее отторгли на тканевом уровне и вышли из эксперимента сами. А вот смогла ли бы, к примеру, Германия одолеть свой тоталитаризм сама – большой вопрос. Гитлеру, чтобы стать полным хозяином страны, не потребовалась пятилетняя гражданская война и чудовищный, беспримерный террор. За считанные месяцы он радикально изменил Германию при полном восторге ее населения. Германия, если кто забыл, – страна «западной цивилизации».

Ушедшая Россия обладала высокой притягательностью. За 87 лет между 1828 и 1915 гг., согласно статистике, обобщенной Владимиром Кабузаном, в Россию вселилось 4,2 млн иностранцев, больше всего из Германии (1,5 млн человек) и Австро-Венгрии (0,8 млн). К началу Первой мировой войны наша страна была вторым после США центром иммиграции в мире – впереди Канады, Аргентины, Бразилии, Австралии. Вне статистики остались переселявшиеся в собственно Россию жители ее окраин – прибалтийских и кавказских губерний, Туркестана, Великого княжества Финляндского, поляки и литовцы Царства Польского. Как во всякую желанную страну, в Россию направлялась большая неучтенная иммиграция. Скажем, многие думают, будто наши «понтийские» греки – потомки чуть ли не участников плавания Язона за Золотым руном. На самом деле большинство «понтийцев» переселилось в русские владения в XIX веке из турецкой Анатолии и из собственно Греции. Многие из них сделали это, минуя пограничный учет и контроль, – черноморские берега знали разные интересные пути, читайте «Тамань» Лермонтова.

Люди не переселяются в страны несвободы – туда, где господствует жесткий полицейский режим и (или) тяжкий социальный контроль, царит нетерпимость, нет уважения к собственности. Иноверцев и иноязыких не заманишь в «тюрьму народов». Цифры миграции в Россию опровергает все позднейшие россказни такого рода.

Мы сами выбрали Новую Россию

Нет ни малейших сомнений: отказ от коммунизма и демократические реформы были историческим творчеством «советского народа», прежде всего российского. Егор Гайдар знает, о чем говорит: «Если вы думаете, что это американцы нам навязали демократию в том виде, в котором она возникла в 1990-1991 году, то это неправда. Мы сами выбрали этот путь, американцы играли в этом последнюю роль и будут играть последнюю».

А эта массовая стойкость духа! Есть подробные хроники тех лет, и финальные годы перестройки выглядят в них жутковато: абсолютно пустые магазины, нападения на поезда, захваты оружейных складов, западные миссионеры с проповедями, заготовленными для язычников, подозрительные секты, финансовые пирамиды, «гуманитарная помощь», газетные сообщения о покинутых погранзаставах и о том, что запасы продовольствия в стране на исходе, предсказания неминуемого военного переворота и скорых эпидемий, самые фантастические слухи. И на этом фоне – душевный подъем, бесстрашие, вера: еще немного, еще чуть-чуть…;

И на каждом столбе объявления: «Обучаю работе на компьютере». Очень многие вдруг ощутили, что избавились от чего-то гнетущего и тягостного, с чем жили, не замечая того. Ушел дискомфорт, к которому привыкли за жизнь, как привыкают к вони. Новая Россия почти целиком, до мелочей, сформировалась в последние месяцы существования СССР. Количественные изменения последующих шестнадцати лет были, разумеется, огромны, но почти все, что мы наблюдаем с современной жизни – и хорошее, и плохое, – совершенно неспроста появилось уже тогда.

Уж не знаю, каким образом это удалось, но кто-то нас, русских, назначил несчастными, притом на все века нашей истории, и многие из нас в это почти поверили. Несчастными мы в нашей истории были в сумме недолго, на нашей зебре неизмеримо больше светлого. Может быть, из-за этого нам, по какому-то закону компенсации, так крепко досталось в ХХ веке? Но мы выжили. Мы в своей прекрасной стране, впереди много увлекательной работы.

Александр Горянин

Справка: Александр Горянин – историк, журналист. Автор ряда книг по истории России, в том числе "Мифы о России и дух нации" (Москва, 2002). Соавтор учебника "Отечествоведение" (Москва, 2004). Номинировался на Премию имени Ивана Петровича Белкина и на пpемию "Национальный бестселлер".

Обычный двор города Томска. Вокруг хрущевки, где-то вдалеке в тополях прячется облезлое деревянное зодчество. Две молодые женщины делят бельевую веревку. Действуют молча и слаженно, не вступая в территориальные конфликты. На лавке у клумбы сидят пенсионеры. Мимо проходит мальчишка-кавказец с пачкой листовок «Сниму квартиру», клеит объявление на железную дверь подъезда.

— Не лепи! Не лепи на дверь! — кричит бабуля с клюкой. — Я эту дверь мою!

— А куда клеить? — мальчишка не собирается сдаваться сразу.

— Здесь не лепи! Иди туда — лепи!

В таких вот дворах и создается гимн простой и размеренной жизни. Здесь не происходит событий — сплошной жилищный вопрос.

Едем в гости к обычной семье Фроловых. По всему городу стоят рекламные щиты, кричащие о майском инновационном форуме Innovus — томский ответ проекту «Сколково». На дворе июнь, а щиты все стоят, транслируя, что вопросы будущего остались в прошлом.

Вова

Около новой высотки нас встречает глава молодой семьи Владимир. Ему 28 лет, его жене Насте — 22. Владимир отпускает саркастическую реплику в адрес «Лады Приоры», на которой мы приехали. Вокруг висят все те же простыни и пододеяльники, словно их быстренько перетащили сюда из предыдущего двора.

История Фроловых началась с любви, а продолжилась ипотекой. Владимир и Настя приехали в Томск из областных деревень поступать в вузы: Владимир — в политех, Настя — в педагогический. Владимир отучился и попал на Томский электромеханический завод (ТЭМЗ). Однажды встретил Настю, которой надо было помочь с чертежами. Помог. Поженились. Родился сын Сережа.

Вообще-то после института Владимир выбирал между тремя заводами. Не сказать, чтобы условия сильно отличались — ему везде пришлось бы начинать с зарплаты примерно в 10 тыс. рублей. Поэтому он ориентировался на объективные (где зарплату не задерживают) и субъективные (чей бизнес перспективнее, где управленцы лучше) показатели. Выбрал электромеханический. А теперь и сам постоянно общается со студентами, присматривая кадры для завода. Проблему описывает просто:

— Хороших ребят предприятия отбирают заранее по всей стране, конкретно Томску достаются лишь те головы и руки, которые хотят остаться здесь.

Основная загвоздка в низком старте. Десять тысяч руб-лей для Томска — деньги небольшие. Естественно, Владимир остался здесь не только из огромной любви к деревянному зодчеству. Как перспективному работнику, на заводе ему предложили ипотеку. Срок — 25 лет. Тело кредита Владимир гасит сам, а предприятие платит проценты. В принципе, удобно. Правда, есть нюанс — дополнительный договор, где прописано, что в случае увольнения до завершения выплат по ипотеке сотрудник должен вернуть предприятию сумму этих оплаченных процентов. Так что будущее семьи Фроловых предопределено.

— У тебя не возникает ощущения, что тебя обманули? — спрашиваю я Владимира.

— Нет. С точки зрения работодателя все вполне логично. Если бы не было такого условия, нашлось бы много желающих приобрести квартиру с помощью завода. Но завод не благотворительная организация. Он минимизирует собственные риски.

— Там все так приобретают квартиру?

— Этот договор подписывается только с перспективными.

— А что делают остальные?

— Снимают. Или ищут другие варианты.

— У тебя были другие?

Однокомнатная квартира семьи Фроловых находится в новостройке на берегу реки Томь. Третий год Владимир делает в ней ремонт. Обои в комнате только что поклеены. Сейчас готовы прихожая, ванная и комната. На очереди кухня. Мебели практически нет, только самое необхо-димое: детская кроватка, компьютерный стол и диван. Столик для чаепития приходится вытаскивать с кухни.

— Почему ты не наймешь бригаду ремонтников? Дорого?

— Дело не в деньгах, их можно накопить. — Владимир говорит так, словно долго репетировал ответ на этот вопрос. — Проблема в том, что нам некуда деться из квартиры на время ремонта. Родители в деревне, родственники в Томске живут в таких же условиях, как и мы.

Производительность труда и зарплата
Специалист уровня Владимира Фролова в Европе получал бы как минимум вдвое больше. А при зарплате в 50 тыс. рублей вместо 25 и том же уровне потребления он мог бы расплатиться за квартиру за три года с небольшим — и в тот момент, когда мы с ним разговаривали, был бы уже свободным человеком.
Низкая зарплата — следствие низкой производительности труда: в России она примерно вчетверо меньше, чем в США. Это вовсе не значит, что Володя и его коллеги работают вчетверо хуже, чем условный Джон на электромеханическом заводе под Детройтом. Проблема в старом оборудовании: на станках 30-х-60-х годов прошлого века сложно работать с той же скоростью и выдавать столь же качественный продукт.
Чтобы в этом убедиться, не надо ездить в США — достаточно походить по цеху Володиного завода, где в одном углу рабочий точит детали для вентиляторов метрополитена на допотопном станке самарского производства, а в другом — загружает заготовки в корейский фрезерный станок, который вытачивает их по 3D-модели.
Впрочем, не все так плохо: и на ТЭМЗ, где работает Володя Фролов, и в России в целом основные фонды мало-помалу обновляются. В итоге производительность труда у нас за последние 10 лет выросла почти на треть. Но все равно пока три четверти станков старше 15 лет. Обновить их можно только с помощью крупных инвестиций: в среднем каждый станок, за которым Володя ездит в командировки в Германию, стоит 300-500 тыс. евро.
Государство понимает, что другого пути, кроме полного обновления технической базы производства, для повышения производительности труда, а вслед за ней и зарплаты специалистов нет. Поэтому оно принимает различные меры — иногда довольно хаотические, но настойчивые — как на федеральном, так и на региональном уровне. Так, томские предприятия получают из областного бюджета субсидии на выплату процентной ставки по кредитам, взятым на покупку нового оборудования, то есть фактически сами становятся участниками схемы, похожей на субсидируемую заводом ипотеку Фроловых. Конкретно ТЭМЗ, где работает Владимир, получил таких субсидий и налоговых льгот на 400 млн рублей.
Кроме того, как рассказал нам Владимир, завод участвовал в конкурсе, в котором наиболее технологически продвинутые предприятия могут получить 200 млн рублей от федерального центра на новые станки. «Не выиг-рали, но в следующем году опять подадим. Нам очень нужны эти деньги», — говорил он нам с мрачной решимостью: на эту сумму завод сможет закупить еще 20 новых станков.
Еще одним способом модернизации заводов может быть участие в ней зарубежных компаний. Год назад специально для этого правительство в пять раз сократило список стратегических предприятий, куда был закрыт доступ иностранному капиталу. Конечно, многие иностранцы боятся инвестировать в Россию из-за незащищенности прав собственников, но президент в погоне за иностранным капиталом выдвинул недавно новую инициативу. На грядущем Петербургском международном экономическом форуме Дмитрий Медведев официально откроет Российский фонд прямых инвестиций. Суть идеи в том, что государство будет отбирать наиболее перспективные проекты и инвестировать в них пополам с иностранными компаниями, защищая их тем самым от коррупции и препон, которые ставят чиновники на местах.

— Ты чувствуешь уверенность в завтрашнем дне?

— Нет. Теоретически в любой момент заказы на заводе могут сократиться, — рассуждает Владимир. — Если ребята, которые управляют нашим государством, где-нибудь начудят, у нашего завода сразу появятся проблемы. Значит, проблемы будут и у меня.

— А что нужно, чтобы ты был уверен?

— Зарплата в тридцать восемь тысяч — для уверенности достаточно. Если бы в нашем государстве, — продолжает рассуждать Владимир, — случилось переориентирование промышленности под , то все было бы хорошо. Например, я по работе бываю в Германии. Там принципиально стараются работать на всем немецком. Я уверен в том, что залог хорошего будущего в России — это патриотизм.— Но ты же сам недавно смеялся над отечественной машиной и ездишь в Германию за станками…

— Так патриотизм должен быть в первую очередь у производителей: они обязаны все делать качественно. Государство должно быть патриотом своей страны. — Он вовсе не чувствует себя пойманным на слове. — Необходима , кредиты для предприятий должны быть более доступны, и российские товары должны иметь приоритет на рынке.

Российское станкостроение
Наши заводы сегодня и в самом деле очень зависят от импорта: 87% устанавливаемых новых станков произведены не в России. А в стоимостном выражении, по оценкам объединения «Станкоимпорт», доля российских станков на рынке и вовсе 1%. То есть современное и дорогое оборудование покупается за границей, дешевое — дома.
Правительство пытается обновить российские заводы, а заодно избавить их от чрезмерной зависимости от иностранных поставщиков начиная с 2002 года — тогда была принята первая федеральная целевая программа «Национальная технологическая база» на 2002-2006 годы. На нее выделили 10 млрд рублей. Спустя четыре года в проекте точно такой же программы, но уже на 2007-2011 годы пришлось признать, что не все цели удалось достичь «из-за недостаточного финансирования». И на покупку нового высокотехнологичного оборудования выделили уже 50 млрд рублей.
В концепции третьей, еще не принятой программы обновления российской промышленности — уже до 2016 года — на эти цели закладывается от 100 до 300 млрд рублей.
При этом эффект от уже принятых программ неочевиден. В ныне действующей, к примеру, записано, что траты государства — те самые 50 миллиардов — вернутся в бюджет с избытком в виде дополнительных 70,8 млрд рублей уплаченных налогов. Но отчетов о реальном влиянии этих вливаний на состояние российской промышленности найти невозможно.
Премьер Путин, не ограничиваясь уже имеющимися программами, заявил недавно на встрече с производителями станков, что будет принята еще одна ФЦП — «Развитие отечественного машиностроения и инструментальной промышленности» на 2011-2016 годы — и что уже в этом году на нее будет потрачен миллиард рублей. А Минэкономразвития придумало внедрять инновации в промышленность через «технологические платформы» — конгломераты из организаций, образующих единый цикл: от изобретения (научные и образовательные учреждения) до производства (заводы). Пока отобрано 27 таких платформ, но сколько на них будет выделено денег, еще неясно.
А пока благодаря господдержке наши заводы будут учиться выпускать конкурентоспособную продукцию и хотя бы часть денег на обновление производства оставлять в России, а не за границей, государство не собирается отказываться и от прямо протекционистских мер.
Это видно на примере того же ТЭМЗ. Во время кризиса, в 2008 году, завод выжил во многом именно благодаря протекционизму. Помимо нефтяных задвижек и вентиляторов он продолжает производить то, на чем специализировался в советское время — отбойные молотки: из-за того что молотки эти входят в «защищенный» список, шахтам «настоятельно рекомендуется» покупать их у отечественных производителей.
Спрашиваем Владимира Фролова, смогли бы они конкурировать, если бы не были в этом закрытом списке. «Да нет, конечно, о чем тут говорить! Нас бы тут же смели китайцы. У них и качественней, и дешевле. Это неудивительно: они могут сборку организовать под открытым небом, а у нас зимой в цехе, как ни топи, 14 градусов — приходится работать быстро, иначе замерзнешь».

Финансовая система. Налоги, кредиты, инфляция
Вполне возможно, что большинство российских предприятий и вовсе обошлось бы без прямой финансовой помощи государства и протекционизма, будь к ним милосерднее налоговая политика и ставки по кредитам. Ведь почему владельцы ТЭМЗ медленно обновляют свои станки? Выйти на новый уровень скачком, взяв крупный кредит и сменив все устаревшее обо-рудование, они не могут: кредит слишком дорогой. А нет современного оборудования — продукция менее конкурентоспособна, «длинных контрактов» нет, и у завода меньше возможностей получить «длинные кредиты» под более выгодный процент. Круг замыкается.
Инфляцию раскручивают в основном два фактора: рост тарифов естественных монополий (причем одна из его причин — все та же технологическая отсталость и, как следствие, низкая эффективность) и увеличение трат государства — не зря Володя Фролов жаловался, что каждое повышение зарплаты бюджетникам не в лучшую сторону сказывается на их семейном бюджете. Есть и третий фактор: конкуренция на внутреннем рынке придавлена слабой деловой активностью, а ее душит процентная ставка, задранная для борьбы с инфляцией. Еще один замкнутый круг, разомкнуть который государству на самом деле вполне по силам — развивая программы кредитования под низкий процент. Не для населения, а для производителей товаров и услуг.
Кроме того, фискальные меры, на которые идет государство, чтобы повысить пенсии и зарплаты бюджетникам, уменьшают количество свободных средств, имеющихся у крупных предприятий. В отличие от малого бизнеса, стремительно спрятавшегося «в тень» при повышении социальных взносов до 34%, предприятия вроде ТЭМЗ продолжают выплачивать белые зарплаты, ведь от своих поставщиков — нефтяных компаний и госучреждений — они не получают кэш. Поэтому им остается лишь сокращать инвестиции: в нынешнем году 36% машиностроительных предприятий это уже сделали. Правительство обсуждает варианты снижения социальных взносов для среднего и мелкого бизнеса, но ТЭМЗ эти льготы не коснутся.

Патриотизм Владимира, в отличие от государственного, описывается в абсолютно реальных категориях. Он хочет остаться жить в Томске и работать на благо своей семьи и предприятия. Хорошая жизнь в его понимании — это возможность путешествовать, иметь дом за городом и завести троих детей. Он свои гражданские обязательства пока выполняет: стал для страны хорошим специалистом, его ценят на заводе, пошел работать на производство российского товара, при этом технологически инновационного.

Единственная проблема этого обычного российского гражданина — отсутствие мечты. Точнее, его мечта воплотилась в недвижимость. В тех рамках, в которых он живет, фантазировать и грезить не получается — иначе повседневная жизнь станет невыносимой, а ему еще нужно продержаться двадцать два года. Пока не расплатится с ипотекой.

Настя

Жена обычного человека Настя не перебивает мужа, пока он рассуждает, спокойно сидит рядом и ждет своей очереди рассказать о хорошей жизни. Ее представления не сильно отличаются от представлений Владимира. Только она ограничилась бы двумя детьми.

— Если забыть про ипотеку, то когда тебе будет хорошо жить?

— Когда Сережа пойдет в детский сад и у меня будет возможность устроиться на работу. — Она, как и муж, очень быстро отвечает на общие вопросы: у обычной семьи полно времени для того, чтобы проговорить себе, чего они хотят.

Для начала Настя хотела бы получать пятнадцать тысяч рублей, но лучше — двадцать. В школу будущий педагог идти не собирается, сказывается негативный опыт работы воспитательницей в детском саду: это Настя экспериментировала, когда устраивала сына в ясли, но через две недели мальчик заболел и эксперимент прекратился.

Ребята рассказывают: была — они стояли в очереди двенадцать тысяч какими-то.

Качество жизни. Социальная сфера
В нашем разговоре с Владимиром и Настей чувствовалось, что они — новое поколение, которое привыкло решать свои проблемы самостоятельно, не полагаясь на соцобеспечение. Поэтому вытянуть у них жалобы на государство не получилось. Разумеется, их раздражает система здравоохранения — в этом они солидарны с абсолютным большинством россиян: по последним опросам, крайне недовольны медицинским обслуживанием 58% населения страны.
— У Сережи были какие-то шумы в сердце, — рассказывала нам Настя, — и мы помчались к врачу. «Ну, вы можете полтора месяца в очереди стоять и пройти обследование бесплатно…» — сказал нам врач. Мы заплатили и имели результаты на следующий день.
При этом даже для скромного бюджета Фроловых плата врачу была относительно небольшой — 500 рублей. Раздражает не столько коррумпированность медицинской системы, сколько полная ее непредсказуемость, отсутствие правил.
Еще одна серьезная социальная проблема, касающаяся молодых российских семей, — нехватка мест в детских садах: очереди из десятков тысяч детей стоят во многих регионах, всего же в России, по данным Минздравсоцразвития, около полутора миллионов детей ждут места в саду. Власти вроде бы стимулируют рождаемость, но соответствующей инфраструктуры для прибывающих детей у них нет: многие здания детских садов давно сданы в аренду под офисы, а излишне строгие правила регистрации детских учреждений тормозят открытие частных детских садов или делают их очень дорогими из-за взяток регистрирующим инстанциям.
В октябре 2010 года, правда, были приняты новые санитарные нормы для дошкольных организаций, которые несколько упростили жизнь частных детских учреждений и узаконили существование домашних яслей — эта форма, требующая наименьших капиталовложений, может отчасти спасти ситуацию.

Няня не их вариант, это лишние четыре тысячи в месяц. Частный садик еще хуже — пятнадцать. Предлагали даже взятку, чтобы сдвинуться в очереди поближе к началу, — никто не взял. Владимир просил боссов повлиять на ситуацию — ничего не вышло. В итоге каким-то чудесным образом однажды им сообщили, что путевка в сад есть. Скорее всего, потому что в их районе построили два новых. С детскими садами вообще интересная ситуация. Дело в том, что Конституция гарантирует нам право на школьное образование, но детские сады под это определение не подходят. По сути, это личная проблема граждан.

Теперь Настя ждет не дождется осени.

— Учителям собираются повысить зарплату на тридцать процентов, ты точно не хочешь?

— Нет, не мое это, — настаивает она на своем. — Я бы хотела куда-нибудь в органы опеки.

На кухне шипят куриные котлеты. Настя подскакивает и бежит их спасать.

— И вообще, про тридцать процентов — это ужасная новость, — продолжает разговор Владимир. — Как только это случится, в магазинах поднимутся цены. И наши двадцать тысяч семейного бюджета уменьшатся.

Еще хорошая жизнь представляется Насте в виде поездки в Севастополь — там родственники. А потом в Египет — там пирамиды. Дальше Таиланд, потому что тепло и море, Германия — Владимир рассказывал о ней много хорошего. Вот, собственно, и все. Короче, все, что нужно этой семье для хорошей жизни, — это перестать быть затворниками в своей квартире: из-за того, что не с кем и не на что оставить ребенка дома, они почти никуда не выходят.

— Котлеты сгорели, — с виноватым видом возвращается Настя.

— Ниче, — успокаивает ее муж. — Значит, поедим горелые.

— Вы в ресторане давно были?

— В сентябре, — отвечают они хором.

Настя сетует на соседей. У них тоже жилищная проб-лема: они узбеки, въехали несколькими семьями в одну квартиру и живут. В принципе, нормальные люди, только в их огромной обычной узбекской семье слишком много детей. И, естественно, все говорят на родном языке. Сережа иногда пугается, когда оказывается среди них на улице. Он ничего не понимает из того, что они говорят. Настя не против узбеков, но ей бы хотелось, чтобы существовали какие-то центры их адаптации к жизни в русских городах. Приезжим бы потом было легче и с работой, и с образованием, и с соседями в том числе. Кстати, Настя не уверена, что ее соседи узбеки. Очень может быть, что таджики. Ей все равно, лишь бы Сережу не пугали.

Завод

Честно говоря, мы не очень поверили в то, что Владимир доволен своей работой на заводе. Казалось, он там пашет с утра до вечера у станка, как робот, а потом возвращается домой, чтобы повторить свой жизненный цикл. В какой-то степени это так, но все оказалось не так страшно. Во-первых, Владимир работает в среднем управляющем звене — между офисной зоной и цехом. Часть рабочего времени обрабатывает заказы, иногда ездит в командировки, но может и у станка постоять. Во-вторых, «старое оборудование» далеко не все старое. Часть мощностей заменена на немецкие станки. Инструментальный цех, где производят точные детали для нефтепроводов, как минимум современный.

Рядом с курилкой советский автомат с газированной водой.

— Все для людей? — киваю я на него.

— Ага. Между прочим, вода бесплатно, — с оттенком гордости заявляет Владимир.

— С газом?

— Иногда с газом.

Поменять все старые станки на новые пока невозможно: предприятие столько не зарабатывает. Основная проблема выживаемости такого бизнеса — нехватка длинных контрактов. На завод поступают короткие заказы — перебиться на ближайшее время. Зарабатывают в основном на воздухоочистителях и устройствах автоматизированного контроля нефтепроводов. А еще выпус-кают отбойные молотки. Но за них много не выручишь. Идеальное развитие завода, с точки зрения Владимира, — это два-три долгосрочных контракта с нефтяниками или строителями московского метро. Вот тогда бы зажили не хуже немцев.

— Ты встречаешься с обычными немецкими рабочими. Чем их жизнь отличается от твоей?

— У них отличительная черта — улыбчивость, — вспоминает немцев Владимир.

— А чего они такие улыбчивые?

— У них есть уверенность в завтрашнем дне. Я точно не знаю, но немецкий рабочий социально упакован по полной программе: бассейн, тренажерный зал, медицинская страховка, дом, машина и так далее. Для нас это пока неопределенное будущее. Например, у них специально следят за тем, чтобы человек не перерабатывал, чтобы в выходные он именно отдыхал. Это не вопрос человеколюбия. Люди — это ресурс, в который вкладываются деньги.

— Но вы же можете пригрозить своему работодателю увольнением.

— Во-первых, не можем. У меня ипотека. Те, , могут пойти на другой завод, но это не гарантирует им лучшей жизни.

Мобильность населения
Возможно, лучшую жизнь таким людям, как Владимир Фролов, гарантировал бы переезд в другой город, на другое производство. Возможно, специалисты его уровня — свободно владеющие английским и разбирающиеся в сложной современной технике — очень нужны сейчас, например, в Ленинградской области, довольно быстро развивающейся. Но шансов переехать туда и начать зарабатывать больше у него нет: он намертво привязан своей ипотекой к Томску.
Отсутствие межрегиональной мобильности ограничивает распределение рабочей силы наиболее эффективным образом. В России лишь шесть человек из тысячи в год переезжают из региона в регион. В США этот показатель в четыре раза выше. Как показал в своем исследовании ректор Российской экономической школы Сергей Гуриев, именно проблемы с недвижимостью и административные барьеры (у молодой семьи, например, гораздо меньше шансов на новом месте отдать ребенка в детский сад без постоянной прописки) загоняют российские семьи в «ловушку бедности» — когда уезжать надо, но ехать не на что.
После кризиса правительство приняло программу содействия трудовой миграции: на оплату переезда и компенсацию стоимости аренды жилья на новом месте в течение первых трех месяцев выделили 800 млн рублей. Но пока этой программой воспользовались лишь 9 тыс. человек — в действительно привлекательных регионах за те деньги, которые предусмотрены государством, жилье не снимешь.
Во-вторых, работодатель не против улучшений нашей жизни, но пока это нерентабельно. Проблема в том, что у владельцев завода тоже нет уверенности в завтрашнем дне, а социальные гарантии — это долгосрочные вложения.

— А что будет с твоей ипотекой, если с тобой на заводе произойдет несчастный случай?

— Для этого есть страховка, — тут Владимир почему-то становится улыбчивым, как немцы, — так что по этому поводу не переживай. Случись что, мою ипотеку будет оплачивать страховая.

Влюбленность Владимира в свой завод — это не попытка его пиара. Представьте себе игрока, который поставил всю свою жизнь на зеро. Что ему остается делать? Только верить.

Уже на выходе он останавливается и говорит:

— Если честно, то мне очень повезло. Миллионы людей могли бы мне позавидовать.

При участии Виктора Дятликовича, Марии Ишутиной.

См. также:

25.05.2017

История любой современной нации подобна шкуре зебры — тёмные полосы чередуются со светлыми, почти у всех тёмного в сумме набирается больше. Темная полоса для «начальства» не всегда такова же для народа и наоборот, хотя зачастую они нераздельны. Тёмная полоса в истории одного народа может хронологически совпадать со светлой в истории соседнего. Выжившие нации - итог достаточно безжалостного дарвиновского отбора.

Николай Рерих. Город строят

Многое зависело от того, где тот или иной народ обрёл свою территорию. Некоторым повезло больше - они оказались под защитой труднопреодолимых природных рубежей (в идеале - моря), тогда как другим вместо таких рубежей достались могущественные соседи под боком. Взглянем на карту расселения народов в былые века и задумаемся: куда делись мидяне, кушаны, хетты, умбры, фракийцы, фригийцы, финикийцы, карфагеняне, тохары, пеласги, этруски, пикты, пруссы, хазары, орхоны, ольмеки, майя? Этот список огромен. А ведь у большинства из них были свои государств, порой мощные и обширные. Но они исчезли, их население растворилось в других этносах, а в каких-то случаях было просто истреблено - геноцид в древности был рядовым явлением. Некоторые государства сгубило изменение природных условий. Выжившие нации - итог достаточно безжалостного дарвиновского отбора. Сладкая доля не выпала никому.

Государства рождались во времена, когда не существовало «общепризнанных международных норм», никто не слышал о «правах человека», о «правах меньшинств». Рождение почти всех известных наций сопровождалось злодеяниями, ныне забытыми или героизированными. Бросается в глаза, что чем ограниченнее была территория, за которую шла борьба, тем ужаснее прошлое таких мест. Особенно блещет этим древняя история пространств, прилегающих к Восточному Средиземноморью - почитайте Ветхий Завет. Там случалось, что один народ съедал другой - отнюдь не в переносном смысле (Числа, XIV, 7-9).

Недалеко ушла и Западная Европа, чья история - цепь гекатомб, о которых европейцы стараются не вспоминать. Поражает спокойствие средневековых и более поздних источников, повествующих о поголовном истреблении жителей городов и целых областей, захваченных в ходе бесчисленных войн, изумляет хладнокровие, с каким художники-современники изображали всякого рода изуверства. Вспомним Дюрера и Кранаха, вспомним гравюры Жака Калло с гирляндами и гроздьями повешенных на деревьях людей.

Не слаще был и удел Азии - достаточно вспомнить «войны царств», не раз сокращавшие население Китая в разы. Такие ужасы, как гора из двадцати тысяч отсечённых турецких голов перед шатром персидского шаха Аббаса в 1603 году или корзины вырванных человеческих глаз в качестве свидетельства одержанной победы, достаточно типичны для бесчисленных азиатских взаимоистреблений. Скрытые причины у них были те же, что мучили Европу: переизбыток населения и ограниченная территория. Изучив сотни войн, знаменитый русско-американский социолог Питирим Сорокин в своей книге «Голод как фактор» показал, что «какие бы ярлыки ни наклеивались на мотивы войны» , в конечном счете, они ведутся за выживание, за пищевые ресурсы. Участники и даже зачинщики этих войн далеко не всегда это осознают. Исключения в виде сугубо династических войн, на этом фоне редки.

Разные миры

Насколько Россия разделяла суровую участь европейцев и азиатов? Ответ будет для кого-то удивителен: в сравнительно малой степени. Мы с детства усвоили, что наши предки «вели непрерывные оборонительные войны, отстаивая свою независимость». Вели, конечно. Однако непрерывными их можно назвать лишь при учёте всех приграничных стычек. Страна без чётких природных рубежей не могла не подвергаться нападениям, но Русская земля как совокупность княжеств мало где и мало когда находилась в тесном соседстве с землями могущественных и агрессивных соседей. Попросту говоря, захватчикам ещё надо было до неё добраться. Именно поэтому Русь-Россия знала достаточно долгие, по мировым меркам, периоды спокойствия и стабильности. От междоусобиц (тех самых династических войн) погибало, судя по летописям, больше людей, чем от «наездов» (очень старое слово) внешнего врага - до появления Орды, конечно. Всё познается в сравнении. Нас миновала чаша, доставшаяся большинству наций.

Малочисленный юный народ, поселившийся на лесистых и ничем не стиснутых просторах дальней оконечности тогдашней ойкумены, - хоть и в благодатном краю, но вдали от морей и от существовавших уже не одну тысячу лет очагов цивилизаций, - избежал множества бед и опасностей. Правда, и шансов возвыситься у него не было никаких. То, что это произошло, - аванс истории. Возможно, ещё не вполне отработанный нами. В судьбе нашей страны были и очень тяжкие отрезки, но как совсем без них? Зато Русь-Россия не только возвысилась, она знала достаточно долгие, по мировым меркам, периоды спокойствия и устойчивости (вроде «Тишины великой» в правление четырёх князей подряд - Ивана Калиты, Симеона Гордого, Ивана Красного и первых лет Дмитрия Донского).

Край был выбран поразительно удачный. Вдобавок как минимум первые два века русской письменной истории и несколько веков истории дописьменной были тёплыми. До конца X века не случалось суровых зим и сильных засух, неурожаи отмечались редко (К. С. Лосев. Климат: вчера, сегодня... и завтра? - Л., 1985). Сочетание сравнительно редкого населения и биологического богатства природы сильно разнообразило пропитание. Рыба, грибы и ягоды на протяжении почти всей нашей истории были неправдоподобно, с точки зрения иностранцев, дёшевы. Бескрайние леса кишели зверем и птицей. Как подчеркивает Николай Костомаров в книге «Домашняя жизнь и нравы великорусского народа», охота в России, в отличие от западноевропейских стран, не была привилегией высших классов, ей предавались и самые простые люди.

Относительно повезло нам и с соседями. Попытки натиска на Русь с запада не имели в Средние века серьёзных последствий, поскольку были отражены. Северные пришельцы, варяги (даже если принять «норманнскую теорию»), быстро растворились в славянской среде: уже внук Рюрика носит имя Святослав. Для сравнения: норманны покорили Британию в XI веке, но вплоть до XV века двор и знать говорили по-французски не только в своей среде, но даже с народом - французским языком «ордонансов» (указов).

Не было смертельной вражды и с Волжско-Камской Булгарией на востоке, хотя взаимные походы имели место. Но заключались и союзы. По-настоящему опасен был юг. Но народы «южного подбрюшья» Руси (обры, половцы, печенеги, хазары, торки, берендеи и прочие) не развивали натиск настолько мощный, чтобы угрожать самому её существованию. Мало того: они постоянно становились союзниками русских князей. Решив окончательно снять проблему угрозы степняков, утративший интерес к Киеву Андрей Боголюбский в 1157 году сделал фактической столицей Руси город Владимир. Великому князю едва ли пришло бы тогда в голову, что через 80 лет из глубин Азии нагрянет злая Орда, против которой Русь не устоит. Первое Великое Бедствие пришло в наше отечество, таким образом, целых четыре века спустя после начала нашей письменной истории.

Эти начальные века, конечно, нельзя назвать благостными. Случались мор и глад, не стихали междоусобицы, но по свирепости им было далеко до европейских войн. Ибо там за тот же период произошло несколько завоеваний Италии, Фридрих Барбаросса разрушил Милан, арабы завоевали Испанию, а испанцы начали Реконкисту, венгры почти век опустошали Центральную Европу, крестоносцы разорили и разграбили Константинополь и значительную часть Византии, герцогства и княжества в кровопролитных битвах переходили из рук в руки, возникла инквизиция. В 1209 году сожжением города Безье (из семи тысяч жителей не уцелел ни один) начались длившиеся полвека Альбигойские войны, в ходе которых была вырезана половина населения Южной Франции. И чтобы общая обстановка была понятнее, такая деталь: в начале XIII века в Европе было 19 тысяч(!) лепрозориев. В них не лечили, туда запирали. Свирепство болезней не должно удивлять: в тогдашней Европе не было бань.

Значит ли это, что предки современных народов Европы были, по сравнению с нашими, слишком драчливы, жестоки, нечистоплотны? Конечно, нет. Просто количество людей в Европе (скромное, по нынешним меркам) постоянно превышало возможности их прокорма. В любой данный момент голодала часть населения, доходило до поедания выкопанных из могил мертвецов, повсюду бродили бездомные, а рыцари жили разбоем. Войне, восстанию, смуте обязательно предшествовал неурожай. Сотни тысяч верующих не устремились бы в первый же Крестовый поход, если бы не семь подряд голодных лет перед ним. Почему католическая церковь запрещала бани? Объявлялось, что для пресечения разврата, а на самом деле, потому что повсеместным явлением, особенно в городах, была нехватка воды.

А теперь представим себе тогдашнюю Русь и её окраины (в те времена говорили «украины»), особенно Северо-Восточной Руси. Её окружали густые леса. В них можно было углубляться дальше и дальше, селиться вдоль бесчисленных рек. В новом месте за неделю ставилось деревянное жилище. При таком обилии леса кто бы стал тратить силы и время на каменное, чтобы оно потом держало на месте как якорь? У европейцев простор для внутренней колонизации был ограничен, а к XVIII веку иссяк. Однако они не только истребляли друг друга, но и придумывали, как повысить урожаи, проявляли деловую изворотливость, закладывая основы интенсивного хозяйствования. Лес был не очень доступен, строили из камня, а значит – на века. Изъяны оборачивались движущими силами.

Нашествие Батыя (1237–1241) и длительное Ордынское иго стало для Руси первым по-настоящему тяжким ударом. Многие города, чьи названия известны из летописей, исчезли, и об их былом местонахождении спорят археологи. О масштабах регресса говорит хотя бы то, что надолго исчезают сложные ремесла, на многие десятилетия прекращается каменное строительство. Русь платила завоевателям дань («выход»). Они не держали на Руси гарнизонов, но предпринимали карательные походы против строптивых князей. Вместе с тем Орда надолго прекратила княжеские междоусобицы, да и возобновившись, они уже не достигали прежнего размаха. Как показал Л. Н. Гумилёв, Русь хоть и была данницей, не утрачивала независимость, вступая в сношения с соседями по своему усмотрению, а дань в Орду была одновременно платой за защиту. Под этой защитой начался процесс консолидации русских земель. Этому способствовала и церковь, освобождённая от дани.

С усилением Московского княжества ордынский гнет слабеет. Князь (1325–40) Иван Калита добился права собирать «выход» со всех русских княжеств, чем сильно обогатил Москву. Распоряжения ханов Золотой Орды, не подкреплённые военной силой, русскими князьями уже не выполнялись. Московский князь (1359–89) Дмитрий Донской не признал ханские ярлыки, выданные его соперникам, и силой присоединил Великое княжество Владимирское. В 1378 г. он разгромил карательное войско Орды на реке Воже, а два года спустя одержал победу на Куликовом поле над ханом Мамаем, которого поддерживали Генуя, Литва и Рязанское княжество.

В 1382 г. Русь вновь ненадолго была вынуждена признать власть Орды, но сын Дмитрия Донского Василий вступил в 1389 г. в «великое княжение» без ханского ярлыка. При нём зависимость от Орды стала носить номинальный характер, хотя символическая дань выплачивалась. Впрочем, эта дань, как показал С. А. Нефедов, и с самого начала была невелика, знаменитая «десятина» раскладывалась на 7–8 лет. Новый натиск хана Едигея (1408) обошёлся Руси дорого, но Москву он не взял. В ходе десятка последующих походов ордынцы разоряли окраины Руси, но восстановить прежние порядки не смогли. А там и сама Орда распалась на несколько ханств.

В какую сторону бежали люди?

С «ордынским периодом» нашей истории многое неясно. Родословные книги пестрят записями вроде: «Челищевы - от Вильгельма (правнука курфюрста Люнебургского), прибывшего на Русь в 1237 году»; «Огарёвы - дворянский род, от мурзы Кутлу-Мамета, выехавшего в 1241 году из Орды к Александру Невскому»; «Хвостовы - от маркграфа Бассавола из Пруссии, выехавшего в 1267 г. к великому князю московскому Даниилу»; «Елагины - от Вицентия, "из цесарского шляхетства", прибывшего в 1340 году из Рима в Москву, к князю Симеону Гордому»; «Мячковы - от Олбуга, "сродника Тевризского царя", выехавшего к Дмитрию Донскому в 1369 году» и так далее. То есть во времена «ига» (Л. Н. Гумилёв брал это слово в кавычки) иностранцы идут на службу к князьям покорённой, казалось бы, Руси! И каждый шестой - из Орды.

Слово историку Александру Янову: «Москва вышла из-под ига страной во многих смыслах более продвинутой, чем её западные соседи. Эта "наследница Золотой Орды" первой в Европе поставила на повестку дня главный вопрос позднего Средневековья, – церковную реформацию… Московский великий князь, как и монархи Дании, Швеции и Англии, опекал еретиков-реформаторов: всем им нужно было отнять земли у монастырей. Но в отличие от монархов Запада, Иван III не преследовал противящихся этому! В его царстве цвела терпимость».

Будь в Москве «свирепое гарнизонное государство» (можно прочесть и такое), стремились ли бы в неё люди извне? Великое княжество Литовское конца XV в. пребывало в расцвете сил, но из неё бежали, рискуя жизнью, в Москву. Кто требовал выдачи «отъездчиков», кто называл их изменниками («зрадцами»)? Литовские князья. А кто защищал право человека выбирать страну проживания? Москвичи. «Москва твердо стояла за гражданские права! - пишет Янов. - Раз беглец не учинил "шкоды", не сбежал от уголовного суда или от долгов, он для неё – политический эмигрант. Принципиально и даже с либеральным пафосом настаивала она на праве личного выбора» .

Демографические регуляторы

Периоды благополучия, упомянутые выше, нарушались «поветриями» и неурожаями, но реже, чем в Западной Европе, где из-за постоянной перенаселённости и ужасной гигиены случались подлинные демографические катастрофы - такие, как «чёрная смерть» XIV века. Из-за неё Англии и Франции пришлось даже прервать свою Столетнюю войну (которую они с бульдожьим упорством вели между собой даже не сто, а 116 лет). Франция потеряла от чумы треть населения, Англия и Италия - до половины, примерно столь же тяжкими были потери других стран. Историки констатируют, что великая чума, явившись из Китая и Индии и обойдя всю Западную и Центральную Европу до самых отдалённых мест, остановилась «где-то в Польше». Не «где-то», а на границе Великого княжества Литовского (чьё население состояло на 90 % из русских, в связи с чем его называют еще Литовской Русью), т. е. на границе распространения бани.

Уже утихшая было «чёрная смерть» прорвалась в 1357 году и на Русь, но размах бедствия был несопоставим с тем, что пережили западные соседи. Да и позже даже самые тяжкие чумные моры нашей истории, особенно в 1603, 1655 и 1770 годов, не стали причиной тяжкого демографического урона для страны. Шведский дипломат Петрей Эрлезунда отмечал в своем труде о «Московском государстве», что «моровая язва» чаще появляется на его границах, чем во внутренних областях. По словам английского врача Сэмюэля Коллинса, прожившего в России девять лет, когда в 1655 году в Смоленске появилась «моровая язва», «все были изумлены, тем более что никто не помнил ничего подобного» . Проказа на Руси была редкостью.

Москва (как и другие города России) была большой деревней, но это значит, напоминает Ключевский, что, как и положено в русской деревне, «при каждом доме был обширный двор (с баней. - А. Г.) и сад» и её жители не знали недостатка в воде, ибо во дворах имелись колодцы. Много ли мог употреблять воды простой люд в городах Европы, где общественные колодцы до появления в XIX веке водопровода были лишь на некоторых площадях (вдобавок, из этих колодцев вечно вылавливали трупы кошек и крыс)?

Некоторые гекатомбы европейской истории кажутся необъяснимыми. Вершина Возрождения - это войны Чезаре Борджиа. Всего один эпизод: по его приказу 7 тысяч жителей города Капуи было перебито прямо на улицах. За время Тридцатилетней войны Германия практически обезлюдела, кромвелевская расправа над Ирландией стоила жизни большинству ирландцев. Не менее ужасными были зверства испанцев в Нидерландах, шведов в Польше. В Вандее храбрые революционеры уничтожили от 400 тысяч до миллиона человек. И так далее.

Разгадка в том, что и в Средние века, и в Новое время путь к выживанию для большинства стран мира часто лежал в простом сокращении числа едоков. Происходило это, конечно, в рамках борьбы с врагами - внешними и внутренними, реальными и придуманными. Когда английская «королева-девственница» Елизавета I (рядом с которой Иван Грозный - кроткое дитя) казнила 89 тысяч своих подданных - это был, среди прочего, её способ борьбы с перенаселением. Может быть, даже не вполне осознанный.

Звучит кощунственно, но в очередной раз избавившись – благодаря войне или эпидемии – от какой-то части своих жителей, Европа совершала хозяйственный, технологический и культурный рывок. Рабочая сила дорожала, это поощряло новшества и изобретения, потребление на душу населения росло. Бедствовали только ростовщики и арендодатели. Но даже развивая производительные силы и торговлю, Европа прибавляла «в весе» крайне медленно - видимо, постоянно пребывая на пределе своей вместимости. Со времён римского императора Августа, когда в нынешней Западной Европе жило примерно 26 млн человек, и до конца XV столетия, т. е. за 1500 лет, её население едва удвоилось, достигнув цифры 50 млн (примерно). По расчетам демографа В. И. Покровского, в конце XV века во всей России того времени (тогда же появилось и слово «Россия» в форме «Русия») жило чуть больше двух миллионов человек, вшестеро меньше, чем во Франции.

В следующий раз население Европы удвоилось уже всего за двести лет, к концу XVII века. Зато в России за те же два века население выросло в шесть или семь раз, достигнув 13–14 миллионов. Правда, не только за счет естественного прироста. По оценке историка М. Г. Худякова (возможно, завышенной), присоединение обширного – гораздо больше, чем современный Татарстан, – Казанского ханства увеличило число жителей зарождающейся империи на два с лишним миллиона человек. Завоевание малолюдных Астраханского и Сибирского ханств на картину почти не повлияло, чего нельзя сказать о тех примерно 700 тысячах человек во главе с Богданом Хмельницким, которые стали подданными России в 1654 году. Эта цифра надёжна, т. к. присяга русскому царю была принесена «всем русским народом Малой Руси» , а точнее – поголовно всеми главами семейств, казаками и неказаками; всего присягнуло 127 тысяч мужчин. По оценке историков, это даёт вместе с домочадцами 700 тысяч душ. Если же говорить о населении России в границах конца XV века (т. е. ещё без Казани и Малороссии), оно выросло за эти два века минимум вчетверо, примерно до 9 миллионов.

«Многие доживают до глубокой старости, не испытав никогда и никакой болезни»

Речь, напомню, идёт о временах, когда во всех без исключения странах подавляющее большинство населения составляли крестьяне, женщины рожали столько детей, сколько Бог пошлёт, а ограничителями роста были (помимо голода, эпидемий и войн) младенческая смертность, непосильный труд, болезни, пьянство, неразвитая гигиена, стрессы, общая тяжесть жизни. Если сегодня быстрый рост населения отличает самые неблагополучные страны, тогда всё обстояло наоборот. Замечательно высокий, на фоне остальной Европы, российский показатель говорит о сравнительном благополучии народа.

Хорват Юрий Крижанич, проживший в России во времена царя Алексея Михайловича 17 лет и увидевший значительную часть Московского государства от его западных границ до Тобольска, осуждал - что бы вы думали? - расточительность русского простолюдина: «Люди даже низшего сословия подбивают соболями целые шапки и целые шубы.., а что можно выдумать нелепее того, что даже чёрные люди и крестьяне носят рубахи, шитые золотом и жемчугом?». Крижанич требовал «запретить простым людям употреблять шёлк, золотую пряжу и дорогие алые ткани, чтобы боярское сословие отличалось от простых людей. Ибо никуда не гоже, чтобы ничтожный писец ходил в одинаковом платье со знатным боярином… Такого безобразия нет нигде в Европе» .

В Европе, где дрова продавались на вес, а меха были доступны немногим, простые люди гораздо больше страдали от холода зимой, чем в России, где зимы суровее, зато были легкодоступны меха и дрова. При всех возможных (и законных) оговорках, качество жизни простого народа Руси-России, по крайней мере, до Промышленной революции, было выше, чем в странах Запада. Для людей бойких и бедовых было больше возможностей вырваться, пусть и с опасностью для себя, из тисков социального контроля. Наличие такого рода отдушин обусловило постепенное заселение «украинных» земель вокруг ядра Русского государства. А вот, например, для англичан - жителей острова, доведённых до крайности «огораживаниями» и «кровавыми законами», – подобная возможность впервые открылась лишь в XVII веке, с началом заселения колоний.

И ещё о «качестве жизни». Приведу три цитаты из записок иностранцев, относящихся к царствованиям Федора Иоанновича, Бориса Годунова и Алексея Михайловича, о русских: «Они ходят два или три раза в неделю в баню, которая служит им вместо всяких лекарств» (Джильс Флетчер); «Многие из Русских доживают до 80, 100, 120 лет и только в старости знакомы с болезнями» (Якоб Маржерет); «Многие [русские] доживают до глубокой старости, не испытав никогда и никакой болезни. Там можно видеть сохранивших всю силу семидесятилетних стариков с такой крепостью в мускулистых руках, что выносят работу вовсе не под силу нашим молодым людям» (Августин Мейерберг).

Возможен и такой интегральный способ оценки прошлого - не знаю, приходил ли кому-то в голову раньше. Тот факт, что китайская кухня признала съедобным практически всё, вплоть до личинок насекомых, говорит очень ясно: в этой стране голодали много и подолгу. То же относится и к кухне французской. Только солидный опыт голодных лет мог заставить найти что-то привлекательное в лягушках, улитках, в протухших яйцах, подгнившем мясе, сырной плесени. В русской кухне нет ничего похожего. В голод едали, как и везде, всякое, но не настолько долго (самый суровый и долгий в нашей истории голод был в 1601–1603 годах), чтобы свыкнуться. Икру осетров - чёрную икру! - русские поморы не считали за съедобное. Они её веками скармливали свиньям, пока какие-то европейские гости, зашедшие в XVI в. в Белое море (по другой версии – дьяки, переведённые по службе из Астрахани), не открыли нашим северянам глаза. Да и после этого они ещё лет двести только заготавливали икру на продажу иностранным купцам, но сами есть брезговали.

Права женщин и счастливое детство

Многое из того, что считалось у нас бесспорным, не выдерживает первой же проверки. Таковы мифы о «потёмкинских деревнях», о построенном «на костях» Петербурге. Ещё один замечательный миф звучит так: до Петра Великого женщина на Руси была «заточена в тереме» . Историк Н. Л. Пушкарёва изучила объём прав женщин X–XV вв. на владение и распоряжение имуществом, на приобретение и реализацию земельной собственности, на возможность отстоять свои интересы в суде. Оказалось, что жена могла быть опекуншей - вещь немыслимая в те времена в Европе. Она причислялась к первому ряду наследников, причём переживший свою жену супруг оказывался в худшем положении, чем она: он мог только управлять её имуществом, но не владеть им. Жена сама, в отличие от мужа, выбирала, кому передать своё наследство. Даже незаконная жена могла претендовать на наследство. Исследовав законы о земельной собственности, Пушкарёва показала, что уже в Древней Руси женщина могла осуществлять практически любые сделки даже без участия мужа. За ущерб женщине законы обязывали наказать виновного более сурово, чем за аналогичные преступления в отношении мужчины. Цитата: «говорить о теремных затворницах нет оснований… мнение о приниженности женщины по сравнению с социальным статусом мужчины - не более чем миф, появившийся в эпоху становления капитализма» .

В русской литературе воспоминания о детстве - почти сплошь счастливые, и мы находим это естественным: как же иначе? Но, к примеру, одна из главных тем английской литературы - тема несчастного детства. Этот феномен отмечали многие, он бросается в глаза, он что-то отражает. Дедовщина и прочие кошмары дортуарной жизни в английских книгах о воспитанниках закрытых школ, тягостное детство Байрона, тягостное детство Черчилля, «Оливер Твист» Диккенса, «Бремя страстей человеческих» Моэма. Не говоря уже об Ивлине Во. Когда не видно исключений, достаточно и дюжины-другой примеров. Общее для романов, биографий и воспоминаний - отсутствие душевного тепла в семье. В книжке «Эти странные англичане» говорится: «Для английских детей детство - это такой период, который нужно миновать как можно скорее» . Если литература - зеркало жизни, мы вправе сделать вывод, что в русской семье исторически выработалась более удачная модель отношений.

Василий Суриков. Взятие снежного городка

Важной приметой русской жизни издавна было обилие праздников, церковных и народных. Конечно, праздновали память далеко не всех святых и событий Нового Завета, иначе не осталось бы ни одного рабочего дня. Крестьянам и иному простому люду (кроме фабричного) немало досуга добавляли народные праздники вроде Ивана Купалы, Семика, Красной горки, Русальной недели, Веснянки. Власти и церковь стремились сократить количество официально праздничных, «неприсутственных» дней, но крестьян это никак не касалось.

Любовь к досугу и увеселениям на Руси четко выражена на протяжении всей её письменной истории. Приводимое Н. И. Костомаровым писание того, как развлекались жители Пскова более пятисот лет назад, в 1505 году, кажется до странности знакомым: «Весь город поднимался; мужчины, женщины, молодые и старые, наряжались и собирались на игрище… начиналось, по выражению современника, ногам скакание, хребтам вихляние… происходило много соблазнительного по поводу сближения молодых людей обоих полов».

Народные игры (помните некрасовское: «в игре её конный не словит» ?) и развлечения часто отличала замысловатость, приготовления к ним требовали времени. В Костромской губернии, «в больших вотчинах в Сыропустное воскресенье сбирается съезд из нескольких сот (! - А.Г.) лошадей» со всадниками, ряжеными в соломенные кафтаны и колпаки. Весьма сложной (наездник прорывался к снежной крепости через препятствия), требовавшей долгой подготовки была изображенная Суриковым забава «взятие снежного городка».

На качество жизни сильно влияет то, как люди проводят досуг, как общаются. Вклад России в мировую «технологию досуга» значителен: именно у нас около трёхсот лет назад родился такой социально-культурный феномен, как дачная жизнь. Дача - это русское изобретение, которое теперь перенимает (или изобретает для себя заново) остальной мир.

«Большинство русских подданных живёт лучше, чем подавляющая часть населения во Франции, Германии, Швеции»

Нельзя не коснуться одного ошибочного утверждения, подхваченного сотнями публицистов. Исследователь аграрной истории России Л. В. Милов в своём труде «Великорусский пахарь» (1998) сделал попытку определить трудозатраты русского крестьянина XVIII–XIX веков. Получив, в силу какой-то методической ошибки, совершенно невероятные (см.: Б. Н. Миронов. Социальная история России, 3-е изд. Т. 2 - СПб, 2003. С. 364) цифры - вдвое-вчетверо более высокие по сравнению с данными земских статистиков, он сделал на их основе множество выводов, далеко выходящих за пределы темы своей книги. Милов утверждает, среди прочего, что в течение нескольких столетий питание подавляющего большинства русского народа было на 30–50 % ниже физиологической нормы. Будь это так, русский народ «просто вымер бы, а не колонизовал или завоевал 21 млн км² территории». Говоря о примитивном сельском хозяйстве, ничтожном объёме совокупного прибавочного продукта, жизни 90 процентов населения на грани выживания и прочих следствиях якобы никуда не годной природы России, Л. В. Милов не объясняет, как на подобной базе могло возникнуть могучее государство.

Без сомнения, оно возникло и существовало на совершенно иной базе. Василий Иванович Семевский (1848–1916), историк народнического направления, автор капитальных трудов «Крестьянский вопрос в России в XVIII и первой половине XIX века» и «Крестьяне в царствование императрицы Екатерины II», – вне подозрений в лакировке прошлого, так что нет оснований ставить под сомнение его вывод о том, что благосостояние российских крестьян второй половины XVIII века (Милов также исследует, в основном, тот же период) было выше, чем немецких и польских и вряд ли уступало французским.

«Большинство русских подданных живёт лучше, чем подавляющая часть населения во Франции, Германии, Швеции и некоторых других странах. Это можно сказать о всех классах», – таков вывод англичанина Уильяма Тука (William Tooke, 1744–1820), автора вышедшего в 1799 г. в Лондоне двухтомного исследования о тогдашней России.

Оноре де Бальзак, основываясь на личных наблюдениях, писал в 1847 г.: «Русский крестьянин в сотню раз счастливее, чем те двадцать миллионов, что составляют французский народ». Но не надо забывать, что счастливые крестьяне, которых наблюдал Бальзак, работали ради удовлетворения основных потребностей семьи – и не далее. Как подчеркивает Б. Н. Миронов, крестьянин видел цель жизни «в спасении души, в простом следовании традиции, в воспроизводстве сложившихся форм жизни. Он редко предпринимал попытки наращивания хозяйства, как это обычно делает буржуа, стремясь к максимальной прибыли».

«Заработки российских рабочих были одними из самых высоких в мире»

Эта «субсистенциальная» этика («всё, что сверх необходимого – лишнее») издревле преодолевалась самим ходом вещей, но крайне медленно. Вероятно, она была идеальна для людей Золотого века, смутные воспоминания о котором хранит историческое сознание всех народов. Стиснутые своей географией страны Западной Европы отошли от этой этики уже давно, чем ускорили процессы своего развития. Неизбежный отход от неё в России ускорили «великие реформы» Александра II и Промышленная революция XIX века. Норма, когда большинство жителей страны довольствуются минимально приемлемым уровнем и не стремятся к большему, когда потребности следуют за доходами, а не опережают их, когда трудолюбие хоть и входит в список добродетелей, но, скорее, замыкает его, постепенно переставала быть единственно возможной. Преодоление этой нормы, порождая завышенные ожидания, снижает, увы, число счастливых людей.

Механизмы уравнительности, исторически присущие крестьянской среде, сохраняли свою инерцию в городской. Совсем не апологет дореволюционной России, советский академик С. Г. Струмилин (Очерки экономической истории России. - М., 1960, стр. 122-123) не смог уйти от вывода, что с учётом более низких цен (почти втрое по сравнению с американскими) на продукты питания, товары первой необходимости и на аренду жилья, «заработки российских рабочих были одними из самых высоких в мире, занимая второе место после заработков американских рабочих» . Российские рабочие отставали по этому показателю всего на 15 процентов. «Реальный [по покупательной способности] уровень оплаты труда в промышленности России опережал уровень оплаты труда в Англии, Германии, Франции». Хотя если считать по банковскому курсу, русский рабочий получал за час своего труда в 2–4 раза меньше, чем его собрат в Англии или США.

Русский рабочий располагал «бóльшим, чем в других странах, числом выходных и праздничных дней… Перед самой революцией продолжительность рабочего года в России составляла в промышленности в среднем около 250 дней. В Европе эти цифры были совсем иными - около 300 рабочих дней в год, а в Англии - даже 310 дней» . Добавим: а в Австро-Венгрии и вовсе 312. Продолжительность рабочей недели в России в 1913 г. была ниже, чем во Франции: 57,6 и 60 часов соответственно.

Почти троекратно более низкий уровень российских цен по сравнению с американскими был связан не только с более низким уровнем покупательной способности, как это часто трактуют, но и с почти всеобщей русской умеренностью, порождаемой субсистенциальной этикой. Прежде всего, с более низкими нормами прибыли. В условиях капиталистического развития это не могло длиться слишком долго. Но насколько долго, мы уже никогда не узнаем.

К 1917 году отход от субсистенциальной модели в сознании российского населения не завершился, видимо, даже наполовину. Иначе трудно объяснить, каким образом большевикам ещё несколько десятилетий удавалось навязывать населению СССР систему принудительного имущественного квазиравенства. При этом всякое развитие директивно направлялось сверху (порой необратимо искажаясь в процессе), а саморазвитию вставлялись палки в колеса. Ныне всё это бесповоротно изжито, и наивная ностальгия по этому поводу в Сети хоть и небезобидна, но совершенно бесплодна.

При всей противоречивости картины, нельзя не признать: бóльшую часть своей истории Россия была куда более приспособленным для счастья простого человека местом, чем Западная Европа, но кто-то нас, русских, назначил несчастными, притом на все века нашей истории, и многие из нас в это почти поверили. Несчастными наши предки были в сумме не так долго, на нашей «зебре» истории неизмеримо больше белого. Может быть, из-за этого нам, по какому-то закону компенсации, так крепко - как, может быть, никому больше - досталось в ХХ веке? Но не будем здесь обсуждать ХХ век. Как его оценивать, каждый давно решил для себя сам.

Главное в другом. Мы этот век прожили и выжили. Нам помог ген счастья, заложенный в нас за века. Мы в своей прекрасной стране, впереди много увлекательной работы.

Руси станет жить хорошо. Когда на Руси жить хорошо? Циклы русской истории. Когда на Руси было жить хорошо

Что такое Дзен-буддизм: определение, основные идеи, суть, правила, принципы, философия, медитация, особенности

Биосинтез белков, мир рнк и происхождение жизни Основные этапы биосинтеза: откуда берутся белки

О правильном и неправильном послушании

Почему Ленина не выносят из мавзолея

Тема: «Речевые и неречевые звуки

Коллективная работа «Деревенский двор

Как выглядит бог-создатель