Ковалев иван александрович капитан 1 ранга. Зарисовки из жизни подводного плавания. й дивизион кораблей охраны водного района

Как я уже говорил, ежегодно после завершения учебных занятий в классах курсанты разных курсов училища отправлялись на флоты страны для прохождения корабельной практики (для курсантов выпускного курса это была стажировка). Руководителями корабельной практикой курсантов (или их стажировкой) назначались преподаватели-офицеры с разных кафедр и строевые офицеры курсантских батальонов. В течение службы в училище мне пришлось дважды побывать в такой роли (в начале службы в июне 1971 года и за два года до её завершения, в августе 1983 года).

Июнь 1971 года… Меня назначили одним из руководителей стажировки группы курсантов выпускного курса на Северном флоте (почти сто человек). Прошло четыре года их обучения в нашем училище. Всем им было присвоено звание «мичман». После возвращения выпускников училища со стажировки в начале июля 1971 года должен был состояться первый выпуск политработников флота. На Северном флоте они дожны были стажироваться на кораблях тех соединений, куда они были уже распределены.

Я прибыл в училище в октябре 1969 года. Дисциплина «ЭЛТ И ЭОК» читалась на втором курсе, выпускники 1971 года были в это время уже на 3-м курсе. Поэтому я был мало знаком с ними. Помню, что старшим группы стажёров на Северном флоте был старшина их роты. Запомнились несколько историй…

В начале июня мы ехали на Северный флот на поезде (по-моему, это был прямой поезд Киев-Мурманск, курсирующий только в летнее время). Пассажиров в поезде было немного. Курсанты-выпускники располагались в одном из плацкартных вагонов, руководители стажировки – в купейном. Утром, в день прибытия поезда в Мурманск, меня пригласил к себе… директор поездного ресторана:

– Вчера несколько ваших курсантов в ресторане взяли коньяк, водку, несколько бутылок вина, потом они, как вам сказать … «отдыхали» всю ночь вместе с нашими официантками… Я понимаю… Ребята молодые… Но вот платить за вино они почему-то не хотят… Да к тому же разбили посуду, пепельницы… Я не хочу вам неприятностей, но надо как-то решить этот вопрос…

– Сколько стоит решение этого «вопроса»?

Директор назвал мне сумму… Я не помню точно, сколько это было, – по тем временам довольно внушительная цифра, свидетельствующая, что мои подопечные очень хорошо «отдохнули»…

Вызвал старшину нашей группы, рассказал о ситуации и предложил участникам «отдыха» заплатить за «приятно проведённую ночь»… Ответ старшины группы меня, мягко говоря, поразил и озадачил:

– А у них нет денег… Вот они приедут на Север, попросят «жён» (?!) выслать им деньги и потом заплатят…

Мы подъезжали к Мурманску. Надо было избежать скандала… Подумал и о чести нашего училища, и о своей роли в глазах командования: первый раз доверили руководить стажировкой выпускников училища и допустил такой безобразный их поступок (на флоте всегда руководители виноваты)…

– Хорошо. Я сейчас заплачу за них. Когда будем возвращаться, возьмёте у них деньги и мне вернёте…

Конец июня… Возвращаемся в Киев… Поезд Мурманск — Киев… Подъезжаем уже к Ленинграду… Никто не собирается возвращать мне деньги… Вызываю старшину группы:

– Так что насчёт денег, которые я заплатил «за удовольствие» ваших товарищей?

– У них денег нет… Они сказали, что жёны им деньги прислали, но они их… Потратили.

– ?!?!?!.. Значит так… Или вы мне через полчаса приносите деньги, или я по вовзвращении в Киев немедленно докладываю об этом случае начальнику училища. Вот тогда я не уверен, всё ли благополучно произойдёт у вас и ваших товарищей с выпуском…

Через 15 минут старшина вернулся ко мне в купе и протянул пилотку, в которой в разных купюрах (и монетах!) лежала, видимо, именно та сумма… Надо полагать, пилотка была «пущена по кругу» для выручки своих обанкротившихся (во всех смыслах!) однокурсников…

По прибытии на Северный флот стажёры-выпускники училища были разбиты на две группы: одна из них стажировалась в Полярном (руководителем этой группы был я), другая – в главной базе в Североморске. Если мне не изменяет память, кроме меня руководителями стажировки были капитан 2 ранга В.А. Кузьмин (старший преподаватель кафедры партийно-политической работы) и капитан 1 ранга Г.С. Мажный (старший преподаватель кафедры тактики и боевых средств флота). В Полярном выпускников училища распределили по объектам их стажировки, а мне было предложено разместиться на одной из плавмастерских. Стажировка первых выпускников была непродолжительной. Уже на 29 июня была назначена дата их убытия с Северного флота (думаю, что это было связано с тем, что уже в первых числах июля должен был состояться их выпуск из училища в присутствии Главнокомандующего ВМФ Адмирала флота Советского Союза С.Г. Горшкова).

Стажировка группы курсантов выпускного курса на Северном флоте.
На левой фотографии – стоит третий справа инженер-капитан 3 ранга В. Левицкий;
на правой – в ожидании распределения выпускников по объектам стажировки.
Полярный, июнь 1971 года.

Во время стажировки выпускников училища в Полярном мне приходилось решать различные организационные вопросы, для чего нужно было довольно часто бывать в Североморске (сообщение было неплохое – курсировал катер на подводных крыльях типа «Метеор»). В Североморске я был ещё курсантом летом 1954 года во время корабельной практики на крейсере «Железняков» (об этом я написал в книге своих воспоминаний «Шесть лет под Шпилем…»). Прошло почти 20 лет… Не помню, чтобы меня поразили большие изменения в самом городе… А вот флот уже стал другим, ракетоносным, океанским…

Во время одной из поездок в Североморск я повидался с моим одноклассником по училищу, капитаном 2 ранга-инженером Володей Распоповым (он служил в штабе Северного флота). До сих пор с удовольствием вспоминаю нашу встречу и радушный приём в его семье (Люся, жена Володи, предложила мне останавливаться у них каждый раз, когда я буду в Североморске)…

Очень сожалел, что не удалось повидаться с моей двоюродной сестрой Ириной и её мужем Эриком Ковалёвым (мы заранее договорились о такой возможности в связи с моим приездом «в места столь отдалённые»). Капитан 1 ранга Эрик Александрович Ковалёв в то время служил в Гаджиево (там базировались атомные подводные лодки, он был командиром одной из них).

Капитан 1 ранга Эрик Александрович Ковалёв… Окончил с золотой медалью Первое Балтийское высшее военно-морское училище… Известный подводник, моряк, как говорят, «от бога», с 1965 года – командир ПЛАРБ К-19, в 1967 году – командир атомного подводного крейсера стратегического назначения проекта 667А К-207 (в октябре 1969 года РПКСН К-207 впервые в истории советского ВМФ погрузился на предельную глубину 400 метров), участник шести длительных автономных походов на боевую службу, автор замечательных книг о подводниках и истории подводных флотов царской России и Советского Союза…

Капитан 1 ранга Эрик Александрович Ковалёв и РПКСН проекта 667 А.
Северный флот, 1971 год.

Ирина мне написала, что Эрик ушёл на боевую службу, а она со своим маленьким сыном Вадиком уехала в Ленинград к маме…

С Эриком Ковалёвым я познакомился спустя несколько лет, когда он уже служил в Ленинграде — делился своими знаниями и опытом с офицерами-подводниками на Высших специальных командирских классах ВМФ… Горжусь этим знакомством…

Мои подопечные в Полярном особых хлопот мне не доставляли. Периодически я проверял выполнение ими заданий на стажировку, бывая на кораблях, на которые они были распределены. Заодно сам изучал особенности эксплуатации электрооборудования кораблей и подводных лодок разных проектов (это было запланировано моим начальником кафедры).

29 июня 1971 года… День отъезда наших стажёров (билеты на поезд Мурманск-Киев заказывал я, поэтому хорошо помню эту дату). Накануне Начальник политотдела базы собрал всех выпускников нашего училища, стажирующихся на кораблях в Полярном, подвёл итоги стажировки, высказал много добрых слов и пожеланий. Я написал записку одному из стажёров (он был старшим нашей группы), в которой попросил его выступить с ответным словом и поблагодарить командование базы за тёплый приём и хорошую организацию стажировки…

Поезд из Мурманска отправлялся в середине дня, где-то в районе 14 часов. Рано утром из Полярного нашу группу на буксире доставили в Североморск, откуда уже на другом большом буксире стажёры училища обеих групп должны были отправиться в Мурманск. В Североморске более высокое командование (думаю, на уровне Политуправления Северного флота) решило провести в Доме офицеров общее подведение итогов стажировки выпускников училища именно в день нашего отъезда. И хотя время отправления поезда было известно, совещание затянулось. Пришлось изрядно понервничать. Наконец все погрузились на буксир и отправились в Мурманск. По времени вроде успевали… Но в Мурманске случилось непредвиденное: капитан буксира не смог с первого раза пришвартоваться к пирсу напротив железнодорожного вокзала (места на пирсе было мало, и ему не удалось пришвартоваться лагом). Буксир развернулся и предпринял вторую попытку… Я сказал нашим руководителям, что в любом случае высажусь на берег и постараюсь предупредить дежурного по станции о возможной задержке нашей большой группы… Буксир уткнулся носом в пирс, я, не дожидаясь выгрузки наших стажёров, выпрыгнул на пирс и побежал на вокзал… До отхода поезда оставалось совсем мало времени… Добежав до вокзала (он находился на сопке, с которой хорошо были видны и залив, и причалы), обернулся – буксир в очередной раз разворачивался в заливе… Стало понятно, что к моменту отхода поезда курсанты не успевают. Я разыскал дежурную по станции и стал умолять её задержать отход поезда на несколько минут… «Я ничего не могу сделать.. Бегите к машинисту поезда и договаривайтесь с ним…» – ответила дежурная. Побежал к локомотиву, в двух словах объяснил машинисту сиуацию, стал его уговаривать задержаться с отправлением…

В один из редких погожих дней лета 1967 года в п. Гаджиево, что раскинулся на побережье б. Ягельная в Сайда-губе, у причалов собралось много народа. Люди стояли на окружающих бухту сопках, на подъездной дороге, на самих причалах. Ждали возвращения легендарной атомной подводной лодки К-19. В ту пору мне выпала честь быть ее командиром.

Накануне «Девятнадцатая» после продолжительной проверки всевозможными штабами (вплоть до Генерального) вышла в море на инспекторскую ракетную стрельбу. Стрельбу выполнили на «отлично». 12-я эскадра ПЛ Северного флота ликовала и вышла встречать победительницу всем составом и с оркестром.

На берегу уже знали: несмотря на то, что на учении, создававшем фон ракетной стрельбы, в самый ответственный момент «наносивший ракетный удар» штаб на какое-то время потерял управление, в результате чего на лодку не была передана необходимая информация, ГКП корабля принял правильные решения и «дотянулся» до цели в назначенный момент.

Не обошлось без курьеза. Когда до старта оставалось около минуты, главный посредник – престарелый капитан 1 ранга из Генштаба – достал конверт, вскрыл его и зачитал записанную на вложенном в него бланке вводную: «Доклад радиометриста: слабый сигнал самолетной РЛС прямо по корме» . Под стать этой вводной могла быть только такая, которая извещала бы о взрыве глубинной атомной бомбы в районе IV отсека (ракетного). Посреднику было наплевать на то, что ПЛ вот уже более получаса лежала на боевом курсе, погрузившись на стартовую глубину, исключавшую возможность приема из эфира какого-то либо электромагнитного излучения, тем более сантиметрового диапазона. Я поделился своими сомнениями с посредником – тот оказался неумолим. Стало ясно, что он не уступит, даже поняв, что Генштаб, продолжая страдать тяжелой формой нераспорядительности, подсунул ему для оглашения вводную, предназначенную еще той К-19, которая до модернизации четыре года тому назад могла стрелять только из надводного положения.

В таких случаях безоговорочно считается, что начальник всегда прав, и последовавший мой бредовый ответ полностью совпал с написанным в «секретке». Так или иначе, старт ракеты состоялся вовремя, и она попала в «кол». Вскоре ожидавшие лодку увидели, как, блеснув светло-серыми бортами, она втянула свое длинное тело в бухту, совершила изящный поворот и устремилась к причалу.

Легкость и стремительность лодке придавали ее непривычная и отличная от однотипных черных кораблей очень светлая окраска, а также легкий наклон вперед ограждения рубки.

Игнорируя, как всегда, предложенную ей помощь приставленных волей начальства рейдовых буксиров, лодка без труда ошвартовалась у второго причала с веста. Мне оставалось сойти на причал и доложить командиру эскадры контр-адмиралу В.Г.Кичеву о выполнении задачи…

Это был мой последний выход в море на К-19. В кармане уже лежало предписание следовать к новому месту службы и принять от промышленности под свое командование новейший ракетный подводный крейсер. Начиналось же все в далеком, еще военном году.

1944 год для меня, 13-летнего мальчишки, был знаменательным. В том году я вместе с матушкой и сестрой вернулся домой в Ленинград из эвакуации. В том же году предпринятая мною попытка поступить в создававшееся ленинградское Нахимовское военно-морское училище увенчалась успехом. Нахимовцем я стал по нескольким причинам. Во-первых, потому что маме одной было трудно поднимать нас двоих; во-вторых, потому что почти все вступительные экзамены были сданы на «отлично» и, в-третьих, потому что нахимовские училища по своему положению предназначались в первую очередь для обучения и воспитания детей военнослужащих, погибших на фронте. А мой отец, историограф штаба Балтфлота капитан 1 ранга Александр Семенович Ковалёв погиб 28 августа 1941 г. на штабном транспорте «Вирония» во время перехода кораблей флота из Таллина в Кронштадт. История сероглазого юнги Саши Ковалёва, ставшего подводником, затем, в расцвете своих сил, – видным военно-морским дипломатом, а затем – флотским историографом, еще ждет своего автора.

Мальчишкам-нахимовцам тогда здорово повезло, что в руководстве ВМФ нашелся умный человек (по-видимому, адмирал Л.М. Галлер), который рекомендовал направить в училище для организации учебно-воспитательной работы тех офицеров, которые сами прошли эту школу в юном возрасте. Нетрудно догадаться, кто оказался среди этих людей. Их образованность, культура, преданность флоту, выдержка не могли не отпечататься в наших молодых сердцах. Они первыми дали нам понять, что любовь к морю – это, прежде всего, ощущение свободы. Лишь потом это чувство дополняется уверенностью в себе и своем профессионализме, восприятием стихии как единого и в то же время многогранного художественного образа, проникновением в морские тайны, пониманием моря как пространства для своего самоутверждения.

Пять лет обучения в Нахимовском училище пролетели быстро. Учился я по-разному. Правда, в конце всегда удавалось наверстать упущенное. С каким-то упоением мы отдавались морскому делу: строили модели кораблей и шлюпку-«двойку», возились с катерными моторами, занимались такелажными работами. Но больше всего любили ходить на шлюпках. Мы выходили в Неву, на просторы Ладоги и Финского залива, ходили на веслах и под парусами. А по вечерам нас можно было видеть на Фонтанке, идущими на веслах под аккордеон. Сейчас в Нахимовском училище от этого ничего не осталось. Морское дело нахимовцам заменили хоровым пением…

По окончании Нахимовского училища почти вся наша 2-я рота строем перешла в ВВМУ им. М.В.Фрунзе. Здесь началось освоение профессии моряка. Здесь же все это и произошло.

Сначала нас было трое – Слава Расс, Юра Зеленцов и я. Мы сдружились еще в Нахимовском. Уже тогда, не имея полной информации, мы понимали, что за подводными лодками – большое будущее, и решили посвятить себя подводному плаванию. Готовились как могли. Создали кружок по изучению устройства ПЛ. Появились единомышленники. Когда в училищах перешли к подготовке узких специалистов, а не универсальных вахтенных офицеров, как это было раньше, мы с артиллерийского перешли на минно-торпедный факультет. А когда 1-е Балтийское ВВМУ было перепрофилировано для подготовки офицеров подводного плавания, мы в числе 16-ти таких же фанатиков добились перевода в это училище на последний, 4-й курс. Позже, показывая свой диплом, мы шутили, утверждая, что освоили весь курс училища за один год. В дипломе значилось: настоящий выдан такому-то в том, что он в 1952 г. поступил в 1-е Балтийское ВВМУ и в 1953 г. окончил полный курс названного училища.

Еще будучи курсантами училища им. М.В. Фрунзе, летом 1952 г. Слава, Юра и я попросили отправить нас на корабельную практику на ПЛ. Просьбу удовлетворили. Наше первое погружение осуществилось на легендарной ПЛ «Лембит» под командованием замечательного моряка-подводника А.Н. Киртока. Погружались для дифферентовки на Большом Кронштадтском рейде. Позже, тем же летом, ясной безветренной ночью, мы с Юрой участвовали в торпедной атаке М-285 под командованием А.И. Сорокина. Оба мы во время атаки находились на мостике и помогали командиру в использовании ночного прицела и таблиц стрельбы. Атака прошла успешно – находившийся на ЭМ-цели вице-адмирал Л.А. Владимирский выразил командиру лодки благодарность. Да всем и так было видно, как после залпа торпеды, высвечивая на поверхности моря два ярких пятна, скользнули к ЭМ и вскоре на миг осветили его борт в районе полубака и машины. Позже командира наградили именными часами, а нам с Юрой объявили «наше царское спасибо».

Нам такой практики показалось мало, и мы при благоволении училищного начальства вместо очередного отпуска отправились на СФ стажироваться на ПЛ. Поступок этот оказался столь неординарным, что по прибытии в Североморск мы столкнулись со стойким непониманием со стороны чиновников от флота. Лишь когда в дело вмешался НШ флота вице-адмирал Н.И. Шибаев, который даже нашел время отечески побеседовать с тремя стажерами, дело сдвинулось, и нас расписали по лодкам. Позже стажировка укрепила нас в ранее принятых решениях.

В начале 1950-х гг. началось стремительное строительство новых типов подводных лодок. Кадров не хватало, поэтому было решено в нашем училище произвести досрочный выпуск офицеров, назначив их на должности командиров групп средних ПЛ, чтобы уже через год, полностью подготовленными, продвинуть командирами БЧ на «новостройки». Осенью 1953 года я был произведен в лейтенанты флота и назначен командиром торпедной группы на одну из первых ПЛ проекта 613 на Балтийском море – С-154.

Моему становлению способствовало то, что офицерский коллектив лодки оказался на редкость профессионально подготовленным и доброжелательным. Командир ПЛ В.И. Сергеев сам взялся за подготовку молодых вахтенных офицеров. Имея за плечами военный опыт, он вскоре выучил нас так, что с полной ответственностью мог доверять нам управление лодкой как в надводном, так и в подводном положении. Через год на новую лодку – С-166 – я был назначен уже вполне подготовленным командиром минно-артиллерийской БЧ.

В те годы торпеды для выполнения практических торпедных стрельб готовили корабельные торпедные расчеты. Стреляли много. За два года службы на 4-м флоте (Южно-Балтийском) нашему расчету удалось приготовить и выстрелить более 20-ти различных торпед. Должен заметить, что примерно такое же количество торпед было выпущено с ПЛ, которыми я командовал позже в течении восьми лет. Все торпеды хорошо прошли свои дистанции – кроме одной, которая начала всплывать, не дойдя до цели, и ударила в левую мортиру гребного вала ЭМ, после чего затонула. Расследование показало, что при стрельбе была занижена дистанция залпа. А торпеду подняли водолазы.

Когда я учился на 4-м курсе, уделял много внимания изучению устройства и работе на ПУТС. Многие командиры не очень доверяли впервые появившимся на лодках приборам, как это бывает со всем новым. Однажды при выполнении зачетной торпедной стрельбы С-166 четырьмя торпедами, в конце атаки ее командир В.Б. Шмырин обнаружил, что упустил момент залпа для стрельбы прямоидущими торпедами (на жаргоне – пропустил «фи»). Запросив у меня, как работают ПУТС и получив доклад, что торпеды продолжают отслеживать цель, он скомандовал «Пли!» Когда «дым рассеялся», оказалось, что цель была накрыта веером из 4-х торпед так красиво, что флагман, наблюдавший их прохождение с борта корабля-цели, выразил командиру свою особую благодарность. Командир несказанно обрадовался, а я обрел в нем внимательного и усердного ученика.

После учебы на минных офицерских классах при 1-м Балтийском училище в 1956 г., где мы со штурманом Сашей Бурсевичем разработали и написали руководство по использованию ПУТС для решения задач тактической навигации, а также руководство по минным постановкам с ПЛ пр.613, я был назначен на СФ командиром БЧ-3 на одну из первых атомных подводных лодок проекта 627А – К-14.

Лодка была только что заложена на стапеле «Северного машиностроительного предприятия» в Северодвинске. Потекли однообразные дни учебы. Было приятно сознавать, что ты идешь в авангарде – вместе с людьми, прокладывавшими дорогу новому могучему подводному флоту страны. Но было и обидно, что из-за этого приходится на годы проститься с морем. Вскоре я стал помощником командира тоже строящейся К-27 проекта 645.

Это был особенный корабль. Его необычность заключалась в уникальности конструкции ядерной ЭУ. Под руководством академика А.И. Лейпунского для АПЛ был разработан реактор на промежуточных нейтронах, тепловыделяющие элементы которого омывались не водой, а разогретым жидким сплавом висмута со свинцом. Постройка и приемка корабля от промышленности превратилась в один большой непрекращающийся эксперимент.

Команда успела не только пройти курс обучения в 16-м Учебном центре в Обнинске, но и принять активное участие в ликвидации аварии ядерного реактора на действующем стенде учебного комплекса. Выполняя свои обязанности, мы, входившие в аварийные группы, в ходе ликвидации двух аварий были переоблучены. Определить величину полученных доз радиации не представилось возможным, так как имевшиеся в ту пору специальные приборы не позволяли точно измерять уровень альфа-активности, характерной для эксплуатируемого реактора, а обычные радиометры начинали реагировать тогда, когда допустимые нормы уже превышены. До сих пор государственные чиновники без стыда уклоняются от включения фактических ликвидаторов – личный состав аварийных подразделений К-27, ликвидировавших в 1959 г. две аварии на АЭУ в Обнинске, в число ветеранов подразделений особого риска. А ведь у нас были потери: после аварий трюмного машиниста Бровцина списали по инвалидности, а командира дивизиона движения Кондратьева признали больным с диагнозом «лучевая болезнь 3-й степени».

Командир К-27 капитан 2 ранга И.И.Гуляев, вникая в результаты работы и настроение своего помощника, понял, что было бы полезно для всех, если бы меня отправили служить на уже плавающие корабли. Своими размышлениями он поделился с зам. командующего флотом вице-адмиралом А.И. Петелиным. Вскоре было принято решение о моем назначении старшим помощником командира атомного ракетоносца К-40. На «Сороковой» я прослужил всего один год. Мою работу на этом корабле его командир В.Л. Березовский оценил как хорошую. В 1964 г., закончив обучение на командирском факультете ВСОК ВМФ по специальности «командир ПЛ», я становлюсь старшим помощником командира К-19.

О «Девятнадцатой» нужно сказать особо. Это был первый атомный подводный ракетоносец советского флота. Ее первый командир капитан 2 ранга Н.В. Затеев в 1959 г. принял лодку от промышленности и ввел ее в состав сил СФ. Лодка приступила к решению поставленных ей задач, преуспела в их выполнении, но уже в 1961 г., во время учения потерпела аварию ядерного реактора с тяжелыми последствиями – гибелью личного состава. Корабль вывели в ремонт, экипаж отправили на лечение. Одновременно было принято решение лодку модернизировать, установив на ней новые ракетный и навигационный комплексы. По окончании лечения Н.В. Затеев на корабль не вернулся, командиром назначили В.А. Ваганова.

С Владимиром Александровичем я познакомился еще летом 1952 г., когда, будучи курсантом, посетил М-90, где он был помощником командира. А в 1954 г. судьба свела нас на С-154. И вот новая встреча. В.А. Ваганов с воодушевлением принялся за подготовку нового командира, заявив что-то вроде «Теперь начнем ладить из щенка капитана». Сначала он негласно передал свои обязанности по связи, тем самым, сблизив меня с управляющим штабом и научив работать с документами. Я почувствовал себя увереннее. После этого он помог на практике вникнуть в суть стрельбы баллистическими ракетами с ПЛ по наземному объекту. Стрельба ракетами мне понравилась настолько, что она уже сопровождала меня до самого завершения военной службы. Я практически освоил управление ПЛ при стрельбе ракетами и торпедами, научился контролировать работу штурмана при обычном плавании и при стрельбе, безошибочно осуществлял связь с берегом и взаимодействующими силами. А работать с людьми я уже умел. Время от времени Ваганов проверял, до какого уровня поднялась командирская подготовка его старпома.

Однажды по возвращении с моря он приказал мне швартоваться самостоятельно. Дело было в б. Малая Лопатка, не очень удобной для такого маневра. Швартовка прошла без замечаний. После швартовки командир, ни к кому не обращаясь, сказал:

– Неужели мотоцикл способен так развить глазомер, чувство инерции и скорости изменения направления?

С 1956 г. я был заядлым мотоциклистом, а Володя просто не знал, что швартовке меня уже раньше учили такие асы как В.Л. Березовский и Ф.А. Митрофанов. Став командиром, я никогда не имел проблем со швартовкой, причем никогда не пользовался помощью рейдовых буксиров, но эту швартовку всегда вспоминал как классическую и так и не смог ее повторить. После нее мой командир «отлучил» себя и от швартовок.

В другой раз лодка выполняла ракетную стрельбу (вообще, стреляла она много). Руководил ею находившийся на борту НШ флота вице-адмирал Г.М. Егоров, которому Ваганов доложил, что эту стрельбу будет выполнять старпом. Стрельба получила отличную оценку. Когда настало время Ваганову следовать на учебу в Академию, он просто записал своей рукой в вахтенный журнал, что сдал корабль мне, расписался и убыл в Ленинград. Для меня наступили иные времена.

Теперь ответственность за экипаж, за корабль, за качество решаемых им задач легла на мои плечи. Мне же всегда везло, повезло и на этот раз. Моей «пришлифовкой» как командира к «организму» дивизии занялся ее командир Владимир Семенович Шаповалов. В сжатые сроки он сумел обучить искусству принимать и претворять в жизнь принятые решения, штабной культуре, умению грамотно докладывать свое мнение и решения, умению готовить и составлять отчеты. Повезло мне и с соединением ПЛ, в котором я был удостоен чести стать одним из командиров. В то время командирами лодок, входивших в состав 31-й дивизии, были известные далеко за пределами СФ Владимир Журба, Юрий Илларионов, Вадим Коробов, Геннадий Кошкин, Фридрих Крючков, Лев Матушкин, Валентин Панченков, Юрий Перегудов, Владимир Симаков. НШ дивизии был Виктор Владимирович Юшков, а заместителем командира – Борис Иванович Громов.

Все эти люди не оказались безучастными в моей командирской судьбе. Одни (по долгу службы) учили меня премудростям флотской службы, другие по-товарищески делились своим богатым опытом. Так, Володя Журба научил меня всплывать «по-американски» – это когда лодка с дифферентом на корму «вылетает» на поверхность на хорошем ходу с открытыми клапанами вентиляции ЦГБ, а потом, по мере отхода дифферента на нос, поочередно их закрывает от носа к корме, и дальше плывет на «пузырях». Поневоле иногда приходилось пользоваться этим приемом.

С большим уважением мы все относились к флагманскому механику дивизии Михаилу Александровичу Суетенко. Его службе удавалось беспрерывно поддерживать высокий уровень инженерно-технического обеспечения кораблей. Мастерами своего дела были и другие флагманские специалисты дивизии – такие как А.Волин, Г.Масалов, В.Кубланов и другие.

Впоследствии 31-я дивизия неоднократно завоевывала почетные звания и отмечалась как передовое соединение ВМФ. Из года в год дивизии присуждался приз ГК ВМФ по огневой и тактической подготовке (за лучшую стрельбу БР по наземным объектам). В конце концов приз был оставлен в соединении навсегда.

«Девятнадцатая» стала для меня и домом и школой. В те годы она много стреляла ракетами, участвовала в различных учениях, ее непременно «заказывали» для совместной работы противолодочники, поскольку среди атомных лодок она была единственной, не оснащенной противогидролокационным покрытием. Ее часто привлекали к участию в различных НИР.

В 1966 г. на 41 сутки К-19 выходила на боевое патрулирование в Северный Ледовитый океан, а потом долго стояла в боевом дежурстве в Ара-губе. На выходе мы совместно со старшим штурманом А.И. Палитаевым и командиром ракетной БЧ В.Н. Архиповым разработали правила маневрирования атомной ракетной ПЛ в районе боевых действий, которые позднее вошли в состав руководящих документов. Высококлассные профессионалы Палитаев и Архипов задавали на корабле тон, превратив его в храм, где все поклонялось ракетному грому.

Участвуя в ракетных стрельбах по плану боевой подготовки, в испытательных стрельбах, в контрольно-серийных испытаниях, «Девятнадцатая» непременно выполняла их с высокой оценкой. Накопив опыт стрельб, мы сумели выявить систематическое отклонение ракет по дальности, рассчитать и добиться принятия поправки в установочное время интегратора, что в конце концов повысило эффективность ракетных стрельб. Предложенная еще В.А. Вагановым идея резервного (бесприборного) способа стрельбы с использованием азимутально-стадиметрической сетки была успешно завершена нами и внедрена в практику.

В феврале 1967 г. за успешное освоение новой техники меня наградили орденом Красной Звезды и представили к назначению командиром нового строившегося атомного ракетного подводного крейсера. Это была моя воля и рекомендация вице-адмирала А.И. Петелина. Александр Иванович знал всю предысторию моего становления командиром и обоснованно предполагал, что командование кораблем являлось смыслом моей службы. Я стал подводником по призванию, а ракетный подводный крейсер мог быть только венцом подводного плавания. Но прежде чем отправиться к новому месту службы, я вышел на инспекторскую стрельбу. И вот…

Подойдя к командиру эскадры, я доложил о выполнении поставленной задачи. Контр-адмирал В.Г. Кичев тепло поприветствовал экипаж К-19, поздравил с отличным выполнением ракетной стрельбы и приказал, как это делалось во время войны, приподнести победителям жареного поросенка. Позже «Девятнадцатая» за эту стрельбу была удостоена приза ГК ВМФ, а я награжден именным цейссовским биноклем.

Дорога к мостику РПКСН пролегла через обучение в учебном центре в Палдиски. И вот уже в декабре 1968 г. К-207 вышел на испытания в Белое море. Подводники тогда еще не знали, что они плавают на крейсере, но догадывались, а корабль по-прежнему по чьей-то воле назывался ПЛ, несмотря на свое крейсерское водоизмещение. Это был шестой корабль проекта 667А. Предстояли совмещенные испытания, потому что проводить раздельно заводские и государственные уже не было времени. Трудному испытанию в осенне-зимних условиях плавания подверглись и люди. В ходе испытаний на крейсере не оказалось второго человека, допущенного к управлению им, поэтому спать мне приходилось только на якорной стоянке или когда мы лежали в дрейфе. А случалось это не часто.

К 29 декабря мы выполнили программу испытаний, а 30-го уже был подписан приемный акт. На устранение выявленных в ходе испытаний недостатков ушло еще полгода.

Здесь необходимо заметить, что наша пресловутая военная промышленность тех лет, выполняя заказы флота, могла работать неизмеримо лучше, если бы прислушивалась к замечаниям моряков плавсостава, а не к сидевшим в высоких кабинетах, и если бы она на первое место ставила интересы общества, а не узковедомственные. Сравните с нашей авиацией: она занимала и занимает (за исключением компьютеризации) первые места на всей планете. Но там присутствует институт летчиков-испытателей, и за ними – последнее слово. Военное кораблестроение, олицетворяющее потенциал страны, ничего похожего не имело. Оно создавало свои заказы, не испытывая никакой конкуренции, его поддерживали никогда не конфликтовавшие с ним, а подчас и подкармливаемые им высокие флотские заказчики. Оно сбывало флоту корабли, уступавшие по своим ТТЭ кораблям вероятного противника. И ничего нельзя было поделать.

Такое мнение возникло у меня еще на заре службы, когда я впервые вышел в море из Кронштадта на английской ПЛ «Лембит», а из Либавы – на немецкой лодке XXI серии (1936 и 1944 гг. постройки соответственно), а потом сравнил их с отечественной лодкой пр. 613 постройки 1954 года. Плохо дело обстояло у нас и с шумностью, а на первых атомных лодках – отвратительно. Но других кораблей не было, а оборону надо было крепить. Поэтому выходили в море и делали все, чтобы противостоять противнику.

Подводные крейсеры долго в базе не задерживались. С приходом в родную 31-ю дивизию в Сайда-губу К-207 выгрузил строительный лес (для нужд политотдела) и мой мотоцикл, лихо вписавшийся в зарезервированную для космической системы «Касатка» шахту.

Я продолжал ездить на мотоцикле, будучи уже капитаном 1 ранга. Однажды встретивший меня восседавшим на «Урале» командующий флотилией поинтересовался, удобно ли мне ездить на мотоцикле в таком звании. Я ответил, что, конечно, неудобно, поскольку витой шнур, украшавший в те времена фуражки только адмиралов и капитанов 1 ранга, нельзя опустить по прямому его назначению – т.е. чтобы он удерживал головной убор при езде. Через некоторое время командование пожаловало мне право на покупку автомобиля «Волга», что было принято с благодарностью. В другой раз мотоцикл способствовал удержанию высокой боевой готовности флота. А было так.

Крейсер пополнял запасы перед походом. Тыл флотилии выделил для буксировки на причал оставшихся непогруженными двух торпед санитарный «рафик». Случилось несчастье – с лесов упал строитель. «Рафик» уехал с потерпевшим и больше не вернулся. Погрузка торпед срывалась, а на носу маячила проверка корабля штабом флота. Я принял решение закончить погрузку своими силами, сел на мотоцикл и уехал на торпедный комплекс. Северный флот шестидесятых видел, как в Полярном лодки, уходившие в поход, часто загружались разной амуницией и провизией с подвод, запряженных лохматыми сивками, но чтобы торпеды возил мотоцикл… Такого еще не было!

Поочередно, одну за другой, я не спеша прибуксировал тележки с торпедами на причал, а минный офицер благополучно загрузил торпеды в I отсек. Когда я первый раз выехал из-за горы с торпедой на буксире, попавшиеся навстречу моряки остолбенели с раскрытыми ртами – такими они оставались и во второй мой рейс. Мне даже показалось, что среди них я заметил кого-то из нашего начальства…

С приходом подводного крейсера в родную базу начались дни необходимого и напряженного воинского труда вперемежку с днями ничем не оправданного отвлечения военных моряков на хозработы вместо предназначенного для этого, но всегда бездельничавшего личного состава тыла флотилии и работников военторга. Так воспитывалась любовь к морю.

Вскоре ГК ВМФ адмирал флота Советского Союза С.Г. Горшков провел в Гаджиево учение по теме «Кумжа» – своего рода корабельный салон, только с приглашением на него одних адмиралов, которых к тому времени стало больше, чем во всех флотах NATO. Я представлял РПКСН. Свой корабль я знал, поэтому докладывал, глядя в глаза слушателей. После доклада я провел Главкома и всю его свиту по кораблю, показал его помещения, оружие, устройства, приборы и механизмы, продемонстрировал работу на командирском пульте вычислительного комплекса «Туча», ответил на вопросы.

Учением Главком остался доволен и мне, в числе других командиров – участников салона, был пожалован именной цейссовский бинокль (второй по счету).

Моряки крейсера стремились в море на боевую службу, но их ждало еще одно испытание: было приказано до выхода в Атлантику провести глубоководное погружение на предельную глубину. Такую глубину нашли в 90 милях к S-E от о. Медвежий. На крейсер дополнительно установили две не проверенные в деле всплывающие спасательные камеры, которые, якобы, способны спасти экипаж (100 чел.), если с кораблем на глубине случится что-нибудь нехорошее. Тренировок по спасению людей этими камерами даже не планировали. Судпром лез из кожи вон, чтобы в 1969 г. закончить все испытания пр.667А. В море на глубоководные испытания нас вышло около двухсот человек.

Испытания прошли на редкость слаженно. Способствовало этому то, что руководивший испытаниями вице-адмирал А.И. Петелин отказался от плана, разработанного штабом флота, предусмотрел потерю связи с крейсером при погружении и предоставил его командиру свободу действий. 1-го октября 1969 г. совершилось первое в истории российского подводного плавания погружение серийного подводного корабля на глубину 400 м (1312 футов по старым меркам).

Во время погружения осуществлялся приборный контроль за величинами напряжений и деформаций в конструкциях прочного корпуса корабля. Научный руководитель испытаний поинтересовался, знаю ли я, какое суммарное давление испытывает корпус корабля на достигнутой глубине. Я не знал. «Около двух миллионов тонн» – ответил конструктор. Ни я, ни кто-либо другой из участников погружения не могли представить себе, что это такое. Кроме приборного контроля был применен и наглядный, механический. Пара нижних концов «подвешенных» на прочном корпусе ракетных шахт как бы стягивалась к диаметрали стальной струной, к середине которой крепили груз. Когда же мы погрузились на заданную глубину, груз провис на полфута. Иными словами, нижние концы шахт сошлись не менее чем на полдюйма. Когда же мы всплыли, струна не вернулась в первоначальное состояние – то ли она вытянулась, то ли в корпусе возникла остаточная деформация.

За все это мне и старшему инженер-механику Коле Давиденко Главкомом был пожалован «рупь серебром» или по 50 рублей того периода. Видимо, бинокли кончились.

А позже начались суровые будни. Экипажи выходили на боевое патрулирование не менее одного раза в год. В межпоходовых паузах экипажи на непродолжительных выходах подтверждали свою боеспособность, участвовали в учениях, испытаниях и выполняли не свойственные им и характерные для нашего флота ненавистные хозяйственные работы. В 1971 г., в один из таких периодов, К-207 выполнил на «отлично» стрельбу двумя ракетами. Стрельба завершала транспортные испытания ракет, то есть производилась ракетами, которые погрузили на корабль еще в 1969 г., они постоянно здесь находились и обслуживались корабельным расчетом. За эту стрельбу крейсер был удостоен приза ГК ВМФ, а командиру… Нет, бинокли не кончились. Мне вручили третий цейссовский бинокль, но уже не именной, без бирки – по-видимому, кончились бирки.

На выходах в Атлантику, да и при плавании в родном Баренцевом море нашим подводникам частенько досаждали подлодки «супостата», которые следили за нами. Чтобы обнаружить следящего и оторваться от преследования, еще будучи командиром К-19, я использовал нештатный прием, позволявший незаметно втянуть противника в погоню, после чего он терял нас. В дальнейшем мы уклонялись, уходя на рабочую глубину.

Почему-то доклад об этом маневре по возвращении в базу вызывал ужас у начПО флотилии. Часто этот маневр давал положительный результат, и тогда мы его отложили в запас на случай войны. В мирное время нужно использовать приемы, «прописанные» в руководящих документах. Это приучает противника к неправильной оценке наших действий уже во время боевых столкновений, когда вы явите на свет еще не использованные нетабельные заготовки. О том, что прием удался, мы судили по тому, что преследовавшая нас лодка больше не обнаруживалась, а в районе обязательно появлялся патрульный самолет –очевидно, для восстановления контакта.

Истину, мне кажется, мы найдем если покопаемся в хрониках Пентагона. Повышенная шумность советских ПЛ и робкие потуги конструкторов судпрома по ее снижению отрицательно влияли на боевую службу подводников. А это продолжалось долго. Уже будучи преподавателем на классах, я тяготился невозможностью предложить слушателям более-менее приличную рекомендацию по уклонению от обнаружения противником, который слышит тебя задолго до того, как ты его услышишь. Все это наводило на мысль, что, создав ядерное оружие, руководство страны успокоилось и лишь раздувало щеки, наращивая количество вооружения, но слабо заботясь о.его качестве и благополучии обслуживавших его людей. Зато были и рабочие места, и липовые отчеты. Подтверждение сказанному раскрывается и в следующем эпизоде.

Направлявшийся после «автономки» на межпоходовый ремонт в другую базу К-207 предупреждался с берега о возможных провокациях со стороны надводных кораблей вероятного противника. Ему подтвердили право применять обычное оружие на самооборону. Встал вопрос: а как это сделать? На крейсере всего четыре ТА, заряженных торпедами, не пригодными для стрельбы по НК в сложившихся условиях. Правда, в отсеке на стеллажах лежали торпеды, как раз предназначенные для стрельбы по НК. Но перегрузить их в аппараты по-штатному не представлялось возможным, а сделать это по-другому – небезопасно. К общей радости, все обошлось.

Когда крейсер вернулся в базу, в отчете о походе я предложил серьезно продумать загрузку торпед, обратив внимание на его неспособность противостоять атакующим его НК в разных условиях. Реакции не последовало. Когда после очередного похода я повторил свое предложение по загрузке торпед, высокий чин из штаба флота буквально заявил: «Чего ты кипятишься? Войны не будет». Самое интересное, что командир дивизии не возразил штабному.

Подумалось, что волынка с шумностью из той же оперы. А еще подумалось, что подводное плавание заканчивается на подводных кораблях, и карабкаться дальше вверх, чтобы там заняться политикой – не резон. В NATO же в то время приняли на вооружение универсальную торпеду.

Когда зрение мое стало ухудшаться и глохнуть левое ухо (последствие акустической травмы во время артстрельбы на ПЛ в 1955 г.), передо мной возник выбор: продолжать двигаться по лестнице, подучившись на Академических курсах, или уйти в тишь преподавательской работы на Высшие офицерские классы. Выбрал второе – к явному неудовольствию командующего флотом.

Пятнадцать лет преподавательской работы пролетели как один день. Я делал все, что делали мои коллеги. Еще мне удалось написать учебник, по которому учатся и сегодня. Курс, который я вел на классах, явился осмыслением того, чем я занимался, плавая на подводных кораблях. Старался и на суше оставаться подводником. Награды не обошли меня.

Самыми существенными из них считаю высказывание в 1967 г. разгоряченного очередной пьянкой моряков К-19 командира 31-й дивизии командиру лодки в такой форме: «Вы только и умеете, что стрелять ракетами!» , а также реакцию командующего флотом адмирала Г.М. Егорова на заявление одного из офицеров штаба флота о том, что К-207 в 1972 г. не выполнял учебных задач по преодолению противодействия противолодочных сил, и по сему не может быть допущен к боевому патрулированию. Он тогда только спросил: «А вы хотя бы раз поймали Ковалева?» . А еще – реакцию американских конгрессменов на четко налаженную патрульную службу мирного времени советских ракетных подводных крейсеров, которые потребовали от своего президента в 1972 г. убрать русских из Атлантики, после чего стороны начали договариваться о ядерном разоружении.

Несколько слов о моих товарищах. Помощник командира большой ПЛ старший лейтенант Ростислав Петрович Расе погиб в 1957 г. на выходе в Баренцево море. Похоронен в Полярном. С ветераном холодной войны капитаном 1 ранга Юрием Ивановичем Зеленцовым, командиром К-219, я вместе заканчивал службу на 31-й дивизии ПЛ. Позже он служил в ВМА, ныне в отставке, но продолжает плавать под парусами.

В настоящее время, ознакомившись с не очень богатой литературой о русском подводном плавании, пришел к выводу о необходимости найти побольше материала об этом неординарном явлении Российского государства и рассказать о нем соотечественникам. Ищу в архивах и библиотеках, но надеюсь получить основную информацию, общаясь с непосредственными участниками событий.

В проливе Лаперуза завершилось совместное российско-американское учение, которое впервые проводилось на Тихом океане столь масштабно. В этом году его по предложению офицеров штаба 7-го флота ВМС США назвали "Тихоокеанский орел-2007".

Корабль к бою-походу приготовить! По местам стоять, с якорей и швартовых сниматься! - команда командира в утренний час явно взбодрила личный состав большого противолодочного корабля "Адмирал Пантелеев". Сотни пар флотских ботинок прогрохотали по трапам: военные моряки занимали посты согласно боевому расписанию. А в это же время на борту эскадренного миноносца "Лассен" по радиотрансляции звучала песня "Я убью тебя, лодочник": под слова из репертуара "Профессора Лебединского" американцы покидали дружелюбный Владивосток.
Надо было видеть, как следовали в район учения два корабля! Строго в кильватерном строю, на некотором удалении друг от друга, мощными форштевнями разрезая морскую гладь. Но только вездесущие чайки да сами участники перехода были свидетелями этого. В заданном квадрате залива Петра Великого первыми в боевую работу включились базовый тральщик ТОФ и противоминный корабль ВМС США "Патриот", которые вышли в море часом раньше. Построившись в тральный ордер, они двинулись вперед, уничтожая условные мины на минно-опасном участке. Когда за корму тральщика полетела бочка, имитирующая подсеченную мину, идущие следом "Адмирал Пантелеев" и "Лассен" сразу обнаружили ее и совершили маневр уклонения. Выведя отряд кораблей в безопасный район, тральщики сменили курс: американец пошел к месту своей приписки в японском порту Сасебо, а наш - в родную базу под Владивостоком.

Главный штурман ТОФ капитан 1 ранга
Михаил Сажаев:
- Впервые учение с американцами проводилось столь интенсивно и длительно как по времени, так и географически: мы прошли совместно порядка 600 миль. В динамике использовалась корабельная авиация, а также самолеты обеих стран. По-моему, все задуманное удалось хорошо.
Тем временем в воздухе уже властвовала авиация. Откуда-то из-за облаков выскочил российский "Ил", а с бортов кораблей поднялись вертолеты морского базирования. На этом этапе учения было необходимо обнаружить и задержать судно - нарушителя государственной границы, роль которого выполнял буксир Приморской флотилии разнородных сил. Оснащенным современной аппаратурой летательным аппаратам не составило труда сделать это в считанные минуты. По их наведению вскоре над обнаруженным в море судном завис наш Ка-27ПС, а спущенная с американского эсминца на воду моторная надувная лодка доставила к нарушителю досмотровую группу. Действия зарубежных коллег подстраховывали с подошедшего поближе БПК "Адмирал Пантелеев": здесь в готовности N1 находилась батарея универсального калибра, готовая в любой момент открыть огонь, а у крупнокалиберных пулеметов "Утес" заняли место расчеты.
Заметим, даже погода сопутствовала выполнению намеченной программы. Солнце, спокойствие моря, видимость далеко за горизонт. Эпизоды учения отрабатывались один за другим. Корабли то проводили между собой тренировку по связи, то демонстрировали плавание в различных строях. Высокое мастерство показали вертолетчики. Корреспонденты "Красной звезды" с восхищением наблюдали, как "танцевал" в районе учебно-боевых действий вертолет под командованием военного летчика 1-го класса подполковника Александра Воронина, как слаженно действовали на всех этапах первого дня американские моряки. По словам руководителя учения комбрига капитана 1 ранга Андрея Нелидина, никто из участников не подкачал. А как сказал один из наблюдателей на борту нашего корабля старший лейтенант Мэтью Хэм, они тоже вполне удовлетворены результатами совместного общения с русскими моряками в море, особенно задержанием "плохих парней на пиратском судне".
Интересно, что до выхода в море на борту американского эсминца нам разрешили заглянуть в места, куда раньше не принято было запускать журналистов: в офицерскую каюту, на камбуз, в столовую команды младших чинов. В глаза сразу бросилось заметное отличие продуктов, которыми разнообразят меню для экипажа, от тех, что используются в рационе российских моряков. Здесь большой ассортимент мясных, рыбных и бобовых блюд, обилие овощей и фруктов. Один из сервированных столов никогда не занимается личным составом: он символизирует памятное место, связанное с погибшими когда-то военными моряками. Особое внимание на корабле уделяется бытовой устроенности военнослужащих. Каждая каюта оборудована санузлом, кроме холодной, есть и горячая вода. В распоряжении экипажа - спортивный и бытовой комплексы, магазин, банкомат, почта и Интернет.

Командир эсминца с управляемыми ракетами "Лассен" капитан 2 ранга Маршал Браун:
- Мы с хорошим настроением провели вместе с русскими братьями учебные маневры, выполнили все намеченные боевые упражнения. Уверен, это будет способствовать укреплению международного сотрудничества флотов двух государств.
По словам офицеров, их корабль большую часть времени проводит в океанских просторах, занимаясь интенсивной боевой учебой. Коллектив многонациональный: в нем есть и мексиканцы, и филиппинцы, и японцы. Женщины, которые составляют значительную часть экипажа, несут ратную службу наравне с мужчинами. Среди них - штурман, артиллерийский и палубный офицеры. Эта работа весьма престижна и высокооплачиваема, дает возможность каждому контрактнику получить образование в гражданском вузе, обеспечить достойное существование семье. А служба в море, помимо трудностей, несет и романтику, о которой многие мечтали с детства.
Интенсивные тренировки продолжились и на второй день учения. Команда "подъем!" прозвучала для российского экипажа в половине шестого, на эсминце "Лассен" часть вертолетчиков и вовсе не укладывалась спать, выполняя ночные полеты. По словам нашего наблюдателя на американском корабле майора Дмитрия Осауленко, один из двух вертолетов "Си Хоук" (в переводе "Морской ястреб". - Авт.) сейчас неисправен, на другом летают попеременно три отлично подготовленных экипажа. Ежедневно планируется не менее шести часов полетов над морем. Техника старая, 1982 года выпуска, но прошла две модернизации, на ней все автоматизировано, установлен лазерный дальномер, с помощью которого можно подсветить любую цель. Кстати, один из экипажей возглавляет молодая женщина. С Мэгэн удалось познакомиться, когда она во время учения с филигранной точностью посадила свою "вертушку" на вертолетную площадку "Адмирала Пантелеева", а потом стремительно унеслась по курсу корабля в небо. В свою очередь наш Ка-27ПС на несколько минут "присел" на палубу "Лассена", также изобразив передачу груза на другой корабль. Американцы наполнили коробку для командира БПК капитана 2 ранга Ивана Ковалева вкусным японским печеньем, гостинец для капитана 2 ранга Маршала Брауна состоял из приморских огурцов и помидоров в банках, засоленных по-домашнему, шпрот и сгущенного молока.
С интересом все ожидали артиллерийских стрельб по морской мишени. Ведь подобное упражнение выполнялось совместно лишь однажды в начале 90-х годов прошлого столетия. На этот раз американцы установили оранжевый шар на расстоянии около восьми километров от кораблей, а право открыть стрельбу главным калибром предоставили русским. Гулко ударила носовая пушка. С борта обоих кораблей наблюдали разрыв пристрелочного снаряда неподалеку от качающейся на слабой волне плавающей мишени. Недолет 300 метров. "Контрольный!" - следует распоряжение с ГКП командиру ракетно-артиллерийской боевой части. Второй снаряд взрывается уже рядом с оранжевой точкой. Есть попадание! Учитывается, что в реальном бою такой выстрел явно накроет более крупную боевую мишень. После очередной команды командира две артустановки бьют шквальным огнем, комендоры просто готовы разорвать этот едва заметный шар. Но... их останавливает руководитель учения. Пусть, дескать, и американцы потренируются, мишень ведь одна. Пристрелочный с "Лассена", который разрывается рядом с оранжевой точкой, наши офицеры оценивают как очень грамотный. Следующий выстрел одиночным вызывает досадное замечание: "Что ж они-то бьют осколочным?" По нашим правилам (а на обычных учениях тихоокеанцы чаще стреляют "болванками") снаряд сам должен точно попасть в мишень или лечь рядом. А тут он взрывается прямо в воздухе, и видно, как его осколки веером взрыхляют воду... Шквал огня! Один, второй, третий разрывы. Попадание! Словно и не было на воде оранжевого шара.

Командир БПК "Адмирал Пантелеев" капитан 1 ранга Иван Ковалев:
- В "Тихоокеанском орле" отличились командир батареи универсального калибра старший лейтенант Юрий Емельянов, командир радиотехнической боевой части капитан 2 ранга Олег Пузин, командир штурманской боевой части старший лейтенант Артем Колпащиков, старпом капитан 3 ранга Алексей Анциферов, старшина пожарной команды мичман Алексей Руднев, командир торпедного отделения старшина 1 статьи контрактной службы Евгений Колышев и многие другие офицеры, мичманы, старшины и матросы нашего корабля. Руководителю учения позвонил командующий флотом адмирал Виктор Федоров, передав благодарность всему экипажу.
Кто-то из наших офицеров сокрушается, почему не мы поразили мишень. Но капитан 1 ранга Нелидин совершенно спокоен.
- Что вы переживаете, я же дал команду на батарею сразу отключить дистанционные взрыватели на снарядах, иначе наши молодцы-комендоры ничего бы от нее не оставили. А так мы воочию увидели, как подготовлены к артиллерийской стрельбе американские моряки. Не хуже наших!
Ближе к вечеру на борту БПК состоялось событие, о котором стоит сказать отдельно. Одному из иностранных наблюдателей - старшему лейтенанту Мэтью Хэму - в этот день исполнилось 25 лет. Офицера, имеющего по материнской линии украинские корни, с юбилейным днем рождения от имени всего экипажа поздравил капитан 2 ранга Ковалев, вручив ему кружку и настенный календарь с символикой "Адмирала Пантелеева" и большой торт, изготовленный по этому случаю корабельными коками. Мэтью, широко улыбаясь, был явно взволнован таким радушием. Во время ужина в кают-компании он попросил русских офицеров разделить с ним его торжество за чаепитием.
На третий день учения, когда корабли вышли в пролив Лаперуза, погода испортилась. Дождевой фронт темной стеной протянулся на десятки миль от южной оконечности Сахалина к северной части острова Хоккайдо. Угрожающе сверкала гроза. Но в небе опять появились самолеты, в том числе и американский "Орион". Где-то вдалеке дымило оранжевой завесой "погибающее" в море судно - начиналась операция по его спасению. С обоих кораблей на воду спустили катера: на нашем находилась аварийно-спасательная группа, на американском - группа оказания медицинской помощи. Над судном, терпящим бедствие, зависли два вертолета. С "Камова" на лебедке спустился в воду фельдшер-спасатель Евгений Журавель, чтобы вытащить тонущего "человека". На этот раз прапорщик поднял на борт вертолета лишь чучело. Но в практике службы экипажа подполковника Воронина были случаи, когда действительно приходилось вылетать к местам аварии судов, спасать из бушующего моря человеческие жизни.
Эпизод за эпизодом - по ходу кораблей к берегам Сахалина. Всплеск эмоций на палубе "Лассена" вызвала передача грузов по канату с одного корабля на другой, когда главный боцман пантелеевцев старший мичман Андрей Савин с расстояния метров в 60 правой рукой закинул на борт эсминца бросательный конец. Американцы-то передали конец своей веревки с помощью выстрела шомполом из винтовки М-14. А уж в символический груз россияне вложили и юмор, и гостеприимство. В пакете, переданном американцам, лежали водка "Русский стандарт", несколько банок красной икры и буханка черного хлеба. Гостинец наших партнеров включал в себя печенье и бейсболки с корабельной символикой. Одну из таких кепок командир БПК решил подарить своему однокашнику по военной академии комбригу капитану 2 ранга Игорю Осипову.
Заключительной точкой "Тихоокеанского орла" стала красивая траурно-торжественная церемония отдания почестей морякам советской подлодки "Л-19" и американской "Ваху", погибшим во Второй мировой войне в проливе Лаперуза. Подобный церемониал впервые проводился совместно минувшим летом во время международного "Похода памяти" к берегам Сахалина большого десантного корабля БДК-98 и плавбазы подводных лодок "Фрэнк Кэйбл". И ныне корабли, замедлив ход, шли почти рядом, на их вертолетных площадках в парадной форме выстроились члены экипажей. Волнение проявлялось на лицах участников, когда зачитывались списки навсегда ушедших в морские глубины героев-подводников. "Кононенко - Мортон, Павловский - Бурган, Аветов - Грин, Стаханов - Нэндерсон, Рудаков - Кэмпбел, Сидоренко - Лэйп..." Эти сочетания фамилий напомнили нам, что в той войне русские и американцы были союзниками. Под траурную мелодию флотильского оркестра моряки "Адмирала Пантелеева" опустили на морскую воду венок. То же самое почти одновременно сделала и американская сторона. Море подхватило, закружило их, словно торопясь передать поклон погибшим от соотечественников. И - момент прощания!
А торжественные мероприятия продолжились на следующий день, когда наш БПК зашел в порт Корсаков. Делегация военных моряков вместе с представителями местной администрации и ветеранами Великой Отечественной войны возложила цветы и венок к памятнику 300-летия Российского флота, оркестр штаба Приморской флотилии дал плац-концерт на улицах города. Вечером во Дворце культуры "Океан" корсаковцы с удовольствием послушали выступления флотских артистов. За два дня пребывания "Адмирала Пантелеева" на Сахалине его посетили более полутора тысяч местных жителей, восхищаясь мощью боевого корабля.

Двух мичманов, в том числе и меня, Д. К. Чулков пообещал отпустить на неделю раньше к своим женам и невестам при отличном прохождении практики. Но, так получилось, что мы оба попали на гауптвахту по причине первого знакомства с комендантом Балтийска. За неделю до окончания практики мы оба предстали перед командиром БПК «Образцовый» и напомнили о его обещании. Он усмехнулся и сказал: «Хоть Вы и провинились, но я обещал». Подписал наши временные отпускные, отметил командировочные, и мы уехали.

После окончания училища я по желанию был направлен командиром трюмной группы на БПК «Образцовый». Командиром корабля был капитан III ранга Д. К. Чулков.

Осенью 1967 года БПК «Образцовый» ушел на свою первую боевую службу в Средиземное море. За несколько месяцев до боевой службы у нас были постоянные учения, учебные и боевые тревоги, я понял, что Д. К. Чулков как командир, был требовательным, грамотным, но достаточно жестким. На корабле соблюдался строгий распорядок дня, неукоснительное выполнение корабельного плана, постоянные разборки результатов учений или как их называли «подведение итогов»

Мы были молодыми, бесшабашными и рискованными офицерами, любили женщин, выпить и поспать. Командир корабля имел привычку после подъема обходить каюты. За ним следовал старший помощник командира Егоров В. Г. с блокнотом и карандашом. Открывалась каюта, записывался заспанный офицер и к следующей каюте. После подъема флага - построение, объявлялся, как правило, арест с содержанием на гауптвахте. То же самое происходило, если кто из офицеров опаздывал с берега, хотя бы на минуту. Такие проверки проводились постоянно, последовательно и пунктуально. Это говорит о том, что командир корабля не терпел разгильдяйства и безответственности.

Первая боевая служба длилась три месяца. Джемс Константинович постоянно находился на ходовом мостике. Он плохо переносил качку и регулярно глотал какие-то таблетки. Нам казалось, что такие таблетки выдавали только командирам кораблей.

Наш командир брал на себя смелость идти в темное время суток с включенным палубным освещением, с открытыми иллюминаторами кают, говоря, что скрытность, при наличии современной разведки, этими мероприятиями не обеспечивается. Постоянные учения, учебные и боевые тревоги, запах пропотевшей формы в надетом сверху химкомплекте - это была наша жизнь, наши трудовые будни.

До начала боевой службы экипажу БПК «Образцовый» требовалось выполнить много задач, с предварительной тщательной подготовкой, приемкой и разбором, с проставлением оценки Штабом бригады или дивизии НК.

Вспоминается, как Джемс Константинович защищал личный состав экипажа БПК «Образцовый» перед командованием всех рангов, в том числе и Балтийского флота. «Образцовый» был флагманским кораблем бригады и к кораблю предъявлялись повышенные требования. Многие штабные флагманские офицеры стояли на довольствии, в частности - продовольственном. Чулков Д. К. в кают-компании при старшем начальнике в присутствии флагманских специалистов мог очень резко сказать: «Снять с довольствия флагманского офицера (называет фамилию), так как он необъективно оценивает действия экипажа при сдаче очередной поставленной перед кораблем задачи».

В конце 1967 года после окончания первой боевой службы БПК «Образцовый был поставлен на ремонт в Кронштадт. Первое, что сделал командир корабля, пригласил коменданта гарнизона в каюту, из которой глубоким вечером слышались гитара и песни. Гауптвахта Кронштадта была очень маленькая, но у «Образцового» не было проблем с местами как для матросов, так и для офицеров.

Вспоминаются и другие случаи боевой службы. Лично у меня произошла потеря матроса при проходе через Гибралтар. Джемс Константинович тогда командовал группой кораблей. Все были развернуты обратно. Мы сутки или двое бороздили квадраты Средиземного моря, но поиски результатов не дали. Меня, как командира трюмной группы, вызвали на разбор и расследование к Чулкову Д. К. Все вопросы он ставил четким, ровным голосом, без всяких окриков и срывов, к которым я напрасно готовился.

При очередном базировании в Балтийске вспоминаю случай. Служили на корабле матрос-москвич и матрос из Среднеазиатской республики. Однажды, москвич появился с синяком на лице и как выяснилось, его ударил азиат. Доложили командиру, он всех вызвал в командирскую каюту. Спросил: «В чем дело?». Матрос с акцентом ответил, что его обозвали «Чуркой». Командир попросил повторить, а потом сказал: «Правильно сделал, что врезал». И всех отпустил.

В одном из походов в Средиземном море параллельными галсами шли «Образцовый» и американский корабль, примерно такого же класса. Командиры вышли на мостики, американский командир показывает Джемсу жестом «мол, давай, кто кого!». Оба скрылись в ходовые рубки, корабли стали набирать ход. Мне посчастливилось быть на юте, свободным от вахты. Задрожали палубы кораблей. Долгое время корпуса шли вровень, а затем «Образцовый» начал обходить американца. Потом говорили, что Джемс предупредил ПЭЖ и попросил выжать из газовых турбин все возможное. Гонки с американским кораблем повторялись дважды. После первого обгона американский командир не поверил и попросил еще раз подтвердить большую скорость.

В Средиземном море БПК «Образцовый» длительное время днем и ночью следил за авианосцем ударной группы. Идет заправка американского авианосца траверсным способом с обоих бортов. Такого у нас не было. «Образцовый» подходил к американцам так близко, что мы видели лица матросов. Шли сигналы, чтобы мы держались на более дальнем расстоянии во избежание непредвиденных и опасных ситуаций. Все снималось на фотокамеры. После этого БПК «Образцовый» впервые произвел заправку топливом траверсным способом.

Ковалёв Эрик Александрович родился в Москве 18 июля 1931 года в семье командира РККФ. Сын капитана 1 ранга Александра Семёновича Ковалёва, начавшего в 1914 году службу юнгой на подводных лодках Балтийского флота.

С 1923 года отец – комиссар подводной лодки «Волк», затем до 1926 года комиссар бригады подводных лодок Морских сил Балтийского моря. Далее – слушатель командного факультета Военно-морской академии, военно-морской атташе СССР в Японии. Будучи офицером штаба Балтийского флота, погиб в августе 1941 года во время перехода из Таллина в Кронштадт.

Детские и школьные годы (до 5 класса) провёл по месту службы отца в Москве, Токио, Ленинграде. Был в эвакуации в Астрахани и Самарканде.

В 1949 году Ковалёв Э.А. окончил Ленинградское Нахимовское военно-морское училище с золотой медалью, затем – три курса ВВМУ имени М.В. Фрунзе (сталинский стипендиат) и перевёлся в Первое Балтийское высшее военно-морское училище, чтобы стать подводником, которое закончил с золотой медалью в августе 1953 года.

Лейтенант Ковалёв Э.А. был назначен командиром торпедной группы ПЛ С-154 Балтийского флота. С ноября 1954 года он командир минно-торпедной и артиллерийской боевой части ПЛ С-166 БФ.

В 1956 году закончил с отличием Специальные курсы офицерского состава при Балтийском высшем военно-морском училище подводного плавания и в звании старший лейтенант назначен командиром минно-торпедной боевой части крейсерской атомной подводной лодки К-14 проекта 627А Северного флота.

С июля 1958 года он помощник командира крейсерской атомной подводной лодки проекта 645 К-27 СФ, капитан-лейтенант.

В 1960 году прошёл обучение в 16 учебном центре ВМФ. Воинское звание капитан 3 ранга присвоено в 1961 году.

С декабря 1962 года – старший помощник командира крейсерской атомной подводной лодки с баллистическими ракетами (ПЛАРБ) проекта 658 К-40 СФ.

В 1964 году закончил с отличием командный факультет Высших специальных офицерских классов ВМФ.

С июля 1964 года – старший помощник командира ПЛАРБ проекта 658М К-19 СФ, капитан 2 ранга.

В сентябре 1965 года назначен командиром ПЛАРБ К-19 Северного флота.

С февраля 1967 года – командир атомного подводного крейсера стратегического назначения проекта 667А К-207 Северного флота.

В 1968 году закончил обучение в 93 учебном центре ВМФ. Присвоено звание капитан 1 ранга.

Допущен к самостоятельному управлению атомными подводными лодками с баллистическими ракетами проектов 658М и 667А.

Ветеран холодной войны на море. За время службы в плавающем составе ВМФ непрерывно участвовал в освоении подводных лодок пяти новых проектов, из них четыре атомных, а также нового радиотехнического и навигационного вооружения, торпедного и ракетного оружия.

В 1967 году награждён орденом «Красная Звезда» за освоение нового оружия и боевой техники (навигационного комплекса «Сигма» и первого ракетного комплекса для стрельбы из-под воды Д-4).

Получил большой опыт боевого патрулирования в составе Морских стратегических ядерных сил и несения боевого дежурства в местах рассредоточения подводных лодок в надводном и подводном положении на якоре.

Участник шести длительных автономных походов на боевую службу в должности командира РПКСН и тактической группы подводных атомных ракетных крейсеров. Освоил районы плавания Балтийского моря, Северного Ледовитого океана, Северо-Западной и Северо-Восточной Атлантики.

Имеет значительный опыт применения практического оружия: – различных типов торпед и баллистических ракет.

В 1967 году на К-19 выполнил стрельбу ракетами Р-21 во время проведения инспекции Генеральным штабом ВС СССР. Результат – приз Главнокомандующего ВМФ за отличную ракетную стрельбу.

В октябре 1969 года на серийном РПКСН К-207 впервые в истории советского ВМФ погрузился на предельную глубину 400 метров.

Летом 1971 года на К-207 впервые после двухлетних транспортных испытаний выполнил стрельбу ракетами Р-27 по двум различным целям. Обе цели были поражены с оценкой «отлично». Экипаж награждён призом Главкома ВМФ за ракетную стрельбу.

С сентября 1973 года Эрик Александрович старший преподаватель, исполняющий должность начальника кафедры боевого применения ракетного и артиллерийского оружия Высших специальных командирских классов ВМФ. Он автор двух учебников по боевому применению ракетного оружия с подводных лодок, 23 учебных пособий, методик и методических рекомендаций. Он участвовал в выполнении 11 научно-исследовательских работ. За время службы на ВСОК ВМФ обучил и подготовил к практической деятельности сотни офицеров-подводников командного состава.

С 1989 года Эрик Александрович состоит в запасе ВМФ.

Кроме ордена «Красная Звезда», он награждён 12 государственными юбилейными и ведомственными медалями.

После выхода на пенсию работал инженером на своей кафедре, затем главным энергетиком на нефтебазе «Ручьи». В настоящее время старший научный сотрудник СПБ ГУП «Музей истории подводных сил России имени А.И. Маринеско». Живёт в Санкт-Петербурге.

В течение всей своей жизни Э.А. Ковалёв увлекался историей отечественного боевого подводного плавания. Результаты его исследовательской деятельности за последние 25 лет воплотились в созданных им книгах:

– «Рыцари глубин» (хроника зари Российского подплава), издана в 2004 году.

– «Короли подплава в море червонных валетов» (хроника начального периода советского подплава), издана в 2006 году.

Эрик Ковалёв

БЕЗДНА

Нас в такие шальные глубины

Заносили лихие винты,

Что от страха бледнели дельфины

И от зависти дохли киты!…

А. Саксеев

Глубоководные испытания достались нам

Когда головная подводная лодка новой серии готовится вступить в строй военно-морского флота страны, её подвергают испытаниям по полной программе. Одним из наиболее ответственных испытаний считается проверка прочного корпуса подводной лодки на прочность путём погружения корабля на предельную проектную глубину погружения.

Головная подводная лодка, точнее головной ракетный подводный крейсер стратегического назначения (РПК СН) К-137 проекта 667А под командованием капитана 1 ранга Вадима Леонидовича Березовского, в 1967 году приблизилась к рубежу глубоководных испытаний, когда обнаружились некоторые обстоятельства. Вот как о них пишет сам командир корабля:

«…К-137, головная подводная лодка 667А проекта, на которой я был командиром, к испытаниям на предельную глубину погружения допущена не была. И не по нашей вине. Экипаж был подготовлен отлично. Но всё дело в том, что наш корабль был сдан флоту с «болячкой», которая не позволяла этого сделать. Незначительный дефект прочного корпуса был обнаружен перед самым выводом из эллинга, когда в практику был внедрён более совершенный, чем рентгеноскопия, способ проверки бездефектности металлоконструкций. Лодка могла гарантированно погружаться до рабочей глубины, но этого мало, чтобы идти на «предел».

Герой Советского Союза контр-адмирал Березовский Вадим Леонидович

Должен сознаться, особого разочарования по этому поводу я не испытывал. Знаете, одно дело, когда на одном из этапов строительства лодка испытывается давлением изнутри, а ты находишься вне прочного корпуса и вдали от него, и совсем другое, когда ты внутри, а вся океанская хлябь предельным давлением жмёт снаружи…»

Перед руководством встал вопрос о назначении для проведения глубоководного испытания другой подводной лодки упомянутого проекта. Выбор пал на серийную К-207 (шестую 667А проекта) , честь командовать которой выпала мне с августа 1967 года.

После завершения напряжённых испытаний, совмещавших заводские и государственные, в самом конце 1968 года, приёмки флотом корабля в свой состав 30 декабря того же года, крейсер до лета 1969 года находился у достроечной стенки завода, который, не спеша, устранял выявленные на испытаниях изъяны, допущенные при постройке. Такая у Судпрома появилась «традиция».

С приходом лодки к месту постоянного базирования в губу Ягельная, командование поставило нам задачу быть готовыми к осени выйти на боевое патрулирование в Атлантику. Одновременно оно распорядилось подготовить лодку к глубоководным испытаниям, проведение которых планировалось в сентябре того же года. Подготовка к испытаниям велась в ходе отработки и сдачи зачётов по курсовым задачам, и в сентябре 1969 года корабль вошёл в первую линию, то есть приобрёл высшую степень подготовленности к боевому использованию.

Ракетный подводный крейсер стратегического назначения проекта 667А в океане

Подготовка к испытаниям

Сотрудник проектно-конструкторского бюро «Рубин» В.И. Ефремов вспоминает:

«В соответствии с совместным решением МСП и ВМФ № 334127 от 5 августа 1969 года была назначена комиссия по подготовке и проведению глубоководного погружения на предельную глубину подводной лодки проекта 667А (заводской № 400).

Владимир Иванович Ефремов

– от предприятия п/я А-7523 (ЛПМБ «Рубин») – Ковалёв С.Н., Рабкин Г.Р., Ефремов В.И.,

– от ВП 1059 МО и в/ч 27177 – Миловский И.Д., Соломенко Н.С.,

– от предприятия п/я В-8662 (ЦНИИ имени А.Н. Крылова) – Горев А.Р.,

– от предприятия п/я А-3700 – Смирнов,

рассмотрела документацию по прочным корпусным конструкциям и на основании этой документации подтвердила готовность прочного корпуса подводной лодки проекта 667А, заводской № 400 к глубоководному погружению на предельную глубину 400 метров.

В сентябре 1969 года в посёлке Гаджиево комиссией была составлена рабочая программа по организации замеров напряжённого состояния ряда узлов прочного корпуса, на всех ступенях погружения и всплытия подводной лодки.

В начале сентября 1969 года я, Ефремов Владимир Иванович, начальник сектора прочности ЛПМБ «Рубин» по вызову заместителя командующего Северного флота Петелина А.И. направлен в город Северодвинск для подготовки подводной лодки заводской № 400 к глубоководному погружению. Как член комиссии я временно исполнял обязанности технического руководителя, представляя Петелину А.И. и ознакомляя его с планом работы. В помощь мне были выделены два старших офицера из состава Аварийно-спасательной службы (АСС) флота.

Для обеспечения безопасности при погружении подводных лодок на предельную глубину 400 м, организация СПМБМ «Малахит» разработала специальные спасательные контейнеры, а Сормовский завод их построил и направил в город Мурманск на Сормовскую сдаточную базу. Мною, совместно с представителями АСС, контейнеры были найдены, и представитель Сормовского завода уведомлен моей запиской о необходимости отправки контейнеров с документацией по их обслуживанию к месту базирования подводной лодки заводской № 400. Вскоре контейнеры были доставлены на борту плавучего крана к месту базирования подводной лодки в посёлок Гаджиево.

Работы по установке контейнеров на борт подводной лодки были поручены СМП, поскольку оборудование мастерских посёлка Гаджиево не позволяло выполнить установку контейнеров. Из Северодвинска был направлен буксир со специалистами завода во главе со строителем Зятьковским. Сроки установки контейнеров и проведения глубоководных испытаний оказались под угрозой срыва. Положение усугублялось приближением сезонного ухудшения погодных условий.

Моё обращение к А.И. Петелину с предложением перевести подводную лодку для работ на СМП встретило отказ со стороны директора завода Е.П. Егорова. В дальнейшем моё предложение отклонили В.Н. Китаев и С.Н. Ковалёв, мотивируя свою позицию тем, что, оказавшись на СМП, моряки найдут причины, чтобы продлить своё пребывание в Северодвинске.

АСС ВМФ практически не была готова к установке контейнеров, так как инструкции по их обслуживанию её представителями не были изучены достаточно полно. Приём зачётов по размещению моряков в контейнерах проводился несколько раз, поскольку они не укладывались в нормативное время. При погрузке были утоплены шланги для подачи воздуха (50 атм) и пришлось присылать второй комплект.

Одновременно к аналогичному погружению в Западной Лице готовилась подводная лодка проекта 671 заводской № 602 постройки Адмиралтейского завода, которой также требовались упомянутые контейнеры. Сотрудник СПМБМ «Малахит» Кондратенко Е.Н., представитель Главного конструктора Чернышёва Г.Н., неоднократно приезжал в Гаджиево с целью попытаться забрать у нас контейнеры, настаивая на неготовности нашего заказа, в то время как их заказ готов к испытаниям.

При установке дополнительных креплений контейнеров – тросовых растяжек с талрепами (по 4 растяжки на контейнер), необходимых для обеспечения надёжного крепления контейнеров на переходе в район испытаний, пришлось отказаться от двух кормовых растяжек кормового контейнера, поскольку не представлялась возможной их отдача при всплытии в открытом море перед погружением на глубину 400 м. В силу конструкции корпуса нижние концы растяжек уходили в воду. Командир подводной лодки был предупреждён о таком решении и необходимости осторожного маневрирования при плавании в подводном положении на переходе».

Мы все были фаталистами

При стоянке в базе на лодке шли работы по оборудованию люков концевых отсеков-убежищ для установки над ними спасательных камер. Предвидя вероятные аварии, при которых лодка могла оказаться лишённой возможности всплыть самостоятельно, а аварийно-спасательная служба тогда, да, пожалуй, и теперь, была не в состоянии спасать подводников на больших глубинах, кораблестроители спроектировали спасательные камеры, заблаговременно устанавливаемые на двух посадочных кольцах над люками концевых отсеков-убежищ.

Устройство представляло собой две колоссальные горизонтальные «бочки», установленные на посадочные кольца люков концевых отсеков-убежищ. В каждой бочке способом «тандем» можно было разместить по пятьдесят человек (каждый последующий садится на колени предыдущего вдоль бочки в два ряда). Проверка подтвердила такую возможность. В случае аварии или катастрофы люди, по замыслу конструкторов, расходились по «бочкам», размещались в них, герметизировали «бочки» и, открепив их от корпуса лодки, всплывали на поверхность, как придётся.

«Предчувствия» конструкторов, к счастью, так и остались на бумаге. Любое устройство подобного типа может считаться состоявшимся, если оно испытано и освоено людьми, теми, для кого оно предназначалось. Как парашют в авиации. Опять был обман. На глубоководное погружение пошли с непроверенным устройством. Только теперь начинаешь понимать всю безответственность флотского и судпромовского руководства тех лет. А нам, молодым, тогда всё было нипочём. – «Жила бы страна родная, и нету других забот!»

Проанализировав все возможные аварии, при которых лодка, оставаясь с исправным прочным корпусом, но без хода, лишалась возможности всплыть самостоятельно, мы с флагманским механиком дивизии инженер-капитаном 1 ранга М.А. Суетенко задумались. В голову лез всякий бред.

Наконец, пришли к выводу, что такое может случиться, если одновременно лодка вдруг останется без цистерн главного балласта или непроизводительно израсходует весь воздух высокого давления. Успокоились на том, что такое не может случиться никогда!(?).

Поскольку никаких тренировок по спасению с глубины в камерах не планировалось, поняли, что установка камер – очередное «втирание очков» малограмотной ВПК и высшему командованию на тему: «Предусмотрены все возможные варианты безопасного проведения испытаний» с целью получения разрешения на эксперимент.

По-флотски, – «через живете»

Вот что пишет о подготовке к испытаниям капитан 2 ранга Валентин Сергеевич Шмелёв, бывший командиром 10-го отсека корабля в то время.

Старший лейтенант Шмелёв Валентин Сергеевич

«…Осенью 1969 года в составе экипажа РПК СН К-207 участвовал в выполнении правительственного задания при испытании 667А проекта погружением на предельную глубину 400 метров. Согласно Руководству по боевому использованию технических средств, РПК СН проекта 667А может погружаться на глубину 400 метров пять раз в мирное время и неограниченно в военное время.

Само погружение по времени заняло часы, но подготовка длилась месяцы. Я как командир кормового 10-го отсека контролировал монтаж посадочного кольца под спасательную камеру СК-56 (на 56 человек) и корзины для укладки шланга подачи воздуха в случае, если АПЛ аварийно ляжет на грунт.

Получить шланг на складе АСС в посёлке Дровяное было поручено мне. Короткий инструктаж командира БЧ-5 капитана 3 ранга Давиденко Н.И. и указание – испытать шланг давлением на 400 кг/кв. см. Зачем и почему надо было испытывать шланг давлением, я до сих пор не знаю. В пятницу утром на стареньком, довоенной постройки, корабле связи мы вышли из бухты Ягельной. Командиром корабля связи (посыльного корабля) был капитан 3 ранга Тургенев. Погода – полный штиль, солнце, но видимость минимальная, так как на сопках горят торфяники, и Кольский залив в дыму. Постоянно подаётся сигнал тифоном, обозначая место нахождения корабля. После захода в Росту, во второй половине дня, пришли в посёлок Дровяное. На складе АСС получил по доверенности две катушки шланга 200 м и 300 м.

Диаметр катушек 1 м 70 см. Документы, подтверждающие качество или техническое состояние резинового шланга, армированного текстильной оплёткой, не предоставлены. Выполняя приказание командира БЧ-5 капитана 3 ранга Давиденко Н.И., шланг длиной 300 метров, не сматывая с катушки, испытали давлением. Компрессор ЭК-10 в итоге смог создать давление 192 кг/кв. см и «спёкся». Результат испытания шланга длиной 300 м распространили на оставшиеся 200 метров, и шланги доставили на пирс посёлка Дровяное.

В Кольском заливе было время окончания отлива, перепад уровней между корнем пирса и плавпирсом (плавплотом) 6 метров, трап под углом 70º-80º. Когда опускали по трапу катушку 300м, матросы стояли за леерами (ограждением) трапа. Набежала волна, плавпирс и трап начали «гулять», катушку со шлангом матросы не смогли удержать, и она самопроизвольно докатилась до торца плавпирса (длина не более 8 м) и упала в воду.

Во время отлива вода из реки Кола попадает в Кольский залив и проносится мимо пирса посёлка Дровяное. Этот поток воды затянул катушку со шлангом под плавпирс. Больше я её не видел. Корабль связи ушёл в базу. Водолаз пошёл на грунт искать шланг и доложил, что дно сильно захламлено, стоять на грунте невозможно, ибо водолаза сносит сильным течением. Поиски отложили до утра.

В субботу и воскресенье в промежутке между приливами и отливами (это по 2 часа 2 раза в день) поиски продолжились, но результата не дали. В понедельник я прибыл в базу и доложил по команде. Командир РПК СН К-207 капитан 1 ранга Ковалёв Э.А. к докладу отнёсся крайне спокойно, без эмоций. Реакция командира БЧ-5 капитана 3 ранга Давиденко Н.И. всегда была продолжением реакции начальников. Он ничего не сказал, но смотрел на меня, как на врага народа, и не хватало только команды «фас»»…

Командир БЧ-5 Давиденко Н.И.

Морская операция Северного флота

Параллельно готовились к испытаниям представители научных и проектных организаций и государственной приёмки.

В.И. Ефремов вспоминает:

«…Глубоководное погружение подводной лодки заводской № 400 согласно совместному решению ВМФ и МСП проводилось комиссией в составе:

– Председатель комиссии старший уполномоченный Балтийской группы военной приёмки МО контр-адмирал Маслов Ф.И.

– Члены комиссии и привлечённые к участию в испытаниях специалисты:

– от предприятия п/я А-7523 – Бутома Г.Б., Правдинский А.П., Алексеев И.В., Ефремов В.И., Однолетков Ю.Л., Купрессов И.К.,

– от в/ч 27177 – Соломенко Н.С.,

– от ЦНИИ имени А.Н. Крылова – Федотов Я.В.,

– от СМП – Зятьковский Г.А. (в море не выходил),

– от ВП 1059 МО – Миловский И.Д.,

– от в/ч 34357 – Коробов В.К. (вместо него в море выходил Березовский В.Л.),

– от ГУК ВМФ – Китаев В.Н.

Тем временем штаб Северного флота разработал целую операцию по проведению испытаний, оборудовав район с ровным дном на глубине 450 м, простиравшийся во все стороны на десятки миль. Место выбрали в Норвежском море в 100 милях по пеленгу 115° от острова Медвежий. Район испытаний находился в 300 милях на NW от входа в Кольский залив.

Для надёжной стоянки кораблей обеспечения в районе выставили морские бочки. Естественно, это привлекло внимание разведки НАТО. В район зачастили норвежские «нептуны». Однажды самолёт даже сумел расстрелять и потопить одну из бочек.

Заблаговременно в районе стали собираться обеспечивающие испытания силы: спасательное судно типа «Карпаты», ледокол «Добрыня Никитич» и несколько противолодочных кораблей.

Место погружения РПК СН К-207 в Норвежском море

Руководивший проведением испытаний первый заместитель командующего Северным флотом вице-адмирал Петелин А.И., подошедший в это время к району на большом противолодочном корабле (БПК), ознакомился с обстановкой в районе испытаний и, понимая, что силы НАТО станут мешать их проведению, распорядился убрать всё обеспечение за исключением спасателя и ледокола из района. Вместе с кораблями Северного флота из района убрались и силы НАТО.

Сомнения были

После установки на лодке спасательных камер, её подводную скорость комиссия ограничила десятью узлами. Хотя камеры и были закреплены растяжками из стального троса с талрепами, не исключался их отрыв от корпуса. А отрыв хотя бы одной из них приводил бы к внезапному возникновению опрокидывающего момента, успешно справиться с которым на ходу в 10 узлов вряд ли было возможно. Существенно нарушилась бы и плавучесть подводной лодки. Обстановка осложнялась и тем, что нам не дали возможности точно определить нашу подводную скорость на мерной линии после установки камер.

С прибытием на подводную лодку комиссии во главе с председателем контр-адмиралом Масловым Ф.И., мы заблаговременно вышли из базы и направились к выходу из Кольского залива. Когда на левом траверзе оказался Мотовский залив, в голове промелькнула мысль о том, что где-то здесь с 13 ноября 1940 года упокоилась навечно на дне самая первая подводная лодка, построенная в Советском Союзе Д-1 – «Декабрист» (погибли командир лодки Ф.М. Ельтищев со всей командой). Делиться этой мыслью ни с кем не стал.

А ведь она не вернулась с глубоководного погружения после того, как её борт в полдень покинул командир дивизиона Гаджиев М.И. Может быть, впоследствии на такие выходы руководство стало обязательно отправлять «старшего на борту», как талисман. У нас же их оказалось сразу два.

Конечно, появление на лодке В.Л. Березовского, как старшего от дивизии, могло только порадовать, потому что я знал его хорошо и понимал, что, если нам придётся плохо, он не подведёт.

Вообще-то при споре о пользе на борту старшего помимо командира корабля, нужно понимать, кто он такой, старший, кто командир лодки, и зачем лодка вышла в море. Иногда действия старшего на борту, не пресечённые вовремя командиром корабля, могут привести к плачевным последствиям. Испытал на себе.

Погружались у Рыбачьего не спеша. Когда убедились в надёжности крепления камер, приняли балласт полностью. Дифферентовались несколько дольше обычного. Далее пошли в подводном положении, соблюдая скрытность.

Утром 1 октября мы оказались на месте. Пришли по счислению с большой невязкой из-за ошибки в определении скорости на подводном ходу с «бочками». Всплыли в крейсерское положение с целью подготовить спасательные камеры к действию на случай аварии. Отсоединили оттяжки, крепившие камеры. Теперь камеры будут держаться на «зеркалах» посадочных колец только за счёт прижимной силы – разницы внешнего и внутреннего давлений.

Ура! Всплытие равно погружению!

В районе находились большой противолодочный корабль, с борта которого испытаниями руководил вице-адмирал Александр Иванович Петелин, тут же вышедший с нами на радио- и гидроакустическую связь, спасательное судно типа «Карпаты» и ледокол «Добрыня Никитич» со звукоподводным маяком, по которому мы ориентировались после погружения.

Вызвав меня к аппарату, Александр Иванович предложил начинать погружение без промедления. Одновременно он предупредил, что высока вероятность потери связи на глубине свыше 60 метров, и если такое случится, то продолжать погружение, невзирая на требование инструкции о прерывании в таком случае испытаний до восстановления связи.

Всё так и получилось. Испытаний не прерывали, хотя связь пропадала довольно часто, точнее, её просто не было. Перемещались со ступеньки на ступеньку.

В 15 часов 59 минут по Московскому времени 1 октября 1969 года, следуя курсом Nord, на скорости хода 10,2 узла, впервые в истории Российского флота серийная подводная лодка К-207 достигла глубины 400 метров.

Рекордограмма прибора для измерения скорости распространения звука в воде представлена на рисунке.

Рекордограмма изменения скорости звука в воде по глубинам от 0 до 400 м при испытательном погружении ПЛ К-207

До глубины погружения 60 м скорость звука претерпевала незначительные изменения, глубже – оставалась постоянной. Из-за отсутствия в тылу флота лент с разметкой на 400 м, пришлось использовать ленты на 100 м, разметив их на фактические глубины погружения. Факт погружения на глубину 400 м зафиксирован БИУС «Туча» на ленте документирования.

Наблюдения во время погружения

В.И. Ефремов: « …Погружение проводилось последовательно с непродолжительным нахождением на глубинах (ступенях), необходимых для проведения замеров напряженного состояния корпусных узлов и предусмотренных графиком погружения. Моряками на переборках крепились нити и замерялись их провисания.

В.С. Шмелёв рассказывает: … В море РПК СН К-207 вышла в установленные сроки. Погружение на глубину проходило в штатном режиме. Однако были некоторые мелкие казусы. На глубине 250 м матросы 10 отсека набрали 3-х литровую банку забортной воды и посвятили себя в подводники. Приложился к банке и я, как командир отсека. Личный состав отсека никакого волнения не проявлял, все было обыденно, как всегда. На глубине 410 метров в центральный пост поступили доклады о том, что гальюны в отсеках продуты за борт. Однако гальюн третьего отсека, несмотря на доклад, не продувался, так как заклинило дверь, которую за собой закрыл заместитель командира по политчасти (!).

После всплытия тензометристы сказали мне, что на десятый отсек пришлась минимальная нагрузка в сравнении с другими отсеками, так как отсек имел объем 249 куб. м и форму усечённого конуса. Наибольшая нагрузка на корпус была в районе третьего отсека, и после всплытия стойки крепления ЗИП(а) на средней палубе не пришли в исходное положение. Они имели отклонение на 40-60 см от первоначального положения. Позже их заменили.

КГДУ старший лейтенант Койфман Ф.Н. перед походом застраховал свою жизнь на 10 тысяч рублей. Мы были молодыми, энергичными и долго подтрунивали над товарищем.

Правительственное задание было выполнено, и всем нам, молодым старшим лейтенантам, в том числе и мне, в установленный срок, было присвоено очередное воинское звание капитан-лейтенант.

Вся моя служба в Военно-морском флоте прошла на одном дыхании, о чём я нисколько не жалею.

Я горжусь тем, что был офицером-подводником и служил на РПК СН 667А проекта. Я часто вспоминаю те годы, всех, с кем пришлось мерить морские мили, всех тех, кто в нас верил, ждал из похода и любил».

Командир боевой части связи Иван Иванович Янковский вспоминает:

«…Наше погружение – это история подводных сил ВМФ СССР. Мы все находились на боевых постах. Связь на УКВ ЗАС с руководителем обеспечения нашего погружения адмиралом Петелиным А.И. прекратилась. Аппаратура была готова к передаче сигнала «аварии».

По расписанию я должен был следить за всеми изменениями во время погружения на нижней палубе центрального отсека и докладывать в ЦП.

Все двери боевых постов и кают были открыты. Чувствовалось сжатие корпуса ПЛ, в отсеке слышался треск. При достижении предельной глубины все двери были заклинены.

Около поста связи (радиорубки) находился щит питания, вдруг из него полетели искры. Щит я обесточил и доложил в ЦП, где велась запись всех замечаний. При осмотре щита питания обнаружил причину короткого замыкания. Щит был прикреплён к двум стойкам из уголка. При сжатии корпуса уголки согнулись и деформировали корпус щита. Но при всплытии всё выровнялось, только остались следы в местах изгиба. Со старшиной команды Санталовым вскрыли щит, зачистили обгоревшие контакты и восстановили питание радиорубки.

Командир БЧ-4 И.И. Янковский зачитывает личному составу отсека замечания, обнаруженные при глубоководном погружении

При всплытии на перископную глубину установили связь на УКВ ЗАС «Сирена» с руководителем погружения. В радиорубку прибыли командир и адмирал Маслов. Он доложил о нашем благополучном всплытии. Петелин поздравил всех с выполнением правительственного задания и сказал, что всем нам положены правительственные награды.

Маслов: – Какие награды! Скажите хорошо, что мы всплыли… и так далее…

Петелин: – Я вас плохо слышу.

Маслов – А я вас хорошо.

Засовец Ваня Сенин: – Товарищ адмирал, вы не туда говорите, поэтому Вас плохо слышно.

Маслов: – Я адмирал, знаю куда говорить.

Я хотел ему перевернуть радиотелефонную трубку, но командир сказал:

– Пусть говорит, куда хочет.

Вот и всё, что было.

Страшней было, когда мы ныряли в Атлантике. У меня ещё осталась на магнитофоне запись «соловьиной трели» кашалотов…».

Старшина стартовой команды Комягин Виктор Павлович прислал письмо:

«… Теперь о нашем погружении на 400 м.

4-ый отсек 10-й пост – Гурьев Борис, правый борт, 20-30-й пост – Комягин Виктор, Горилко Василий, правый борт верхняя палуба. Мне как старшине отсека Алексеевский (командир БЧ-2, Э.К. ) поручил спускаться на среднюю и нижнюю палубы. На средней палубе был 60-ый – Любый, на камбузе Артемьев Миша.

До 200 м шли как обычно, всё хорошо. Опускались медленно и на всех, по-моему, давила гробовая тишина. К 300 метрам в отсеке стало как будто жарче. Проверили на закрытие двери камбуза, провизионок, агрегатной, тамбура курилки, – ни одна дверь не закрывалась. А дверь в курилку закрылась, – она одна находилась в плоскости шпангоута. Пошли ниже, замечаний больше нет.

И вот отметка 350 или 360 метров, так и не мог вспомнить. Находился на верхней палубе (IV отсек делился по горизонтали на 4 уровня: верхняя палуба, средняя палуба, нижняя палуба и трюм. Э.К. ), когда в тишине раздался звук, как будто кто-то дёрнул струну контрабаса, и всё стихло. Я спустился на среднюю палубу и сразу увидел Артемьева, который молча показывал рукой в сторону кормы. Подошли к трубе, которая соединяла верхнюю и среднюю палубу в районе трапа на нижнюю палубу. Она была изогнута (кривизна в корму). И только у трубы Миша шёпотом сказал, что он заметил, как тихо покачивалась труба, а затем, издав звук, она изогнулась и замерла. Спустились на нижнюю палубу, всё по-прежнему, только дверь в курилку уже тоже не закрывалась. Больше замечаний никаких.

И вот объявление: – идём на глубине 400 метров. Да, всё позади и сразу всё внутреннее напряжение куда-то улетучилось. После доклада: «В четвёртом замечаний нет!» мы с Гурьевым включили вентилятор в курилке и сделали по 4 затяжки сигареты. (Да простит нас командир за маленькое нарушение!).

Конечно, после этого погружения, а затем после аварии с рулями, гордости за К-207 и её командира не было предела. Конечно, я не могу сказать за весь экипаж, но за БЧ-2 могу сказать смело…».

Старшины РПК СН К-207 после погружения на предельную глубину. Слева направо.

Первый ряд: старший химик В. Земков, старший кок М. Артёмов, старший электрик А. Хелемеля, старший радиотелеграфист ЗАС?

Второй ряд: старшина команды штурманских электриков Осипов, старшина команды электриков А. Фёдоров, старшина команды дизельгенераторщиков В.С. Таргонский, старшина стартовой команды В.П. Комягин. старшина команды спецтрюмных Б. Каськов

Давление более двух миллионов тонн!

Кроме приборного контроля, был применён и наглядный, «доморощенный». Пара нижних оконечностей «подвешенных» на прочном корпусе ракетных шахт, стягивалась без прогиба к диаметральной плоскости стальной струной, к середине которой крепили груз. После погружения на заданную глубину, груз провис на полфута. Иными словами, нижние концы шахт сошлись не менее чем на ширину двух пальцев. Когда же мы всплыли, струна не вернулась в первоначальное состояние. То ли она вытянулась, то ли в корпусе возникла остаточная деформация, по-видимому, допустимая.

Когда мы достигли заданной глубины погружения, ко мне подошёл научный руководитель испытаний Николай Степанович Соломенко (будущий академик АН СССР и инженер-контр-адмирал) и обрадованно сообщил, что величины измеренных тензометрическими датчиками напряжений в прочном корпусе полностью совпали с расчётными. Затем он спросил:

– Эрик Александрович, Вы можете себе представить, какое суммарное давление сейчас испытывает на себе прочный корпус лодки?

Когда я признался, что не могу этого представить, он ответил:

– Более двух миллионов тонн!

– И я тоже не могу представить себе такого!

Научный руководитель испытаний Николай Степанович Соломенко

Если Николая Степановича держало в состоянии повышенного внимания закономерно увеличивавшееся напряжение в конструкциях прочного корпуса, регистрируемое датчиками, и он слабо реагировал на внешние, осязаемые проявления этого напряжения (треск конструкций, изгибы стоек, провисание натянутых нитей, искры из ящика электрощита), то напряжение, сжимавшее меня, уходило корнями в управление кораблём.

Всё время испытаний я поддерживал себя в состоянии готовности к мгновенному удержанию корабля в заданных параметрах движения, осложнённого нахождением на глубинах, близких к предельной, провал за которую мог вызвать непредсказуемые последствия, а также непривычным влиянием спасательных камер. А главное, – их (одной или обеих) возможным отрывом у самого дна района и раздифферентовкой лодки на предельной глубине, когда эхолот «отбивал» всего лишь 25-метровую глубину под килём. Всякая «мелочь» вроде искр из щитов, провисших нитей и гнущихся «с музыкой» пиллерсов как-то оказалась не воспринятой.

А вот как описал в своём письме процесс погружения на предельную глубину электрик шестого отсека Алексей Дмитриевич Михайловский:

«…Помню подготовку к глубоководному погружению, как цепляли бочки на носу и в корме. В Западной Лице потом их сняли. Перед погружением мы в 6-ом отсеке натянули нить по переборке, которая разделяла щитовую и генераторы размагничивающего устройства. Командир отсека Иванов А.И., старшина отсека мичман Таргонский, моторист Миша Федосов. Вахту я нёс на пульте «Кама» вместе с офицерами Волковым и Суторминым. Мой БП находился в 6-ом отсеке на средней палубе, где и была натянута нить. В море вышли не полным экипажем, но БЧ-5 была в полном составе. Когда началось погружение, сначала через 50 м, по циркуляру шли команды «Осмотреться в отсеках!», а дальше через каждые 20 м. и ещё шли предупреждения не устранять течь затягиванием кранов.

На предельной глубине (почему-то везде пишут 400 м, ведь глубиномер показывал 420 м) началось ликование. «УРА! Давай ещё глубже!». Начался выход нервного напряжения. А в 3-м отсеке в машинном зале ЭВМ управленец (его прозвали «космонавтом», – он каждое утро выпивал стакан лимонного сока) разложил свой ИДА-59 (индивидуальный дыхательный аппарат, предназначенный для проведения в нём подводных работ и спасения из затонувшей ПЛ. Э.К. ). Мы в 6-ом отсеке на двери шкафа с внутренней стороны написали свои фамилии. После всплытия дверь, что вела в отделение генераторов размагничивающего устройства перестала закрываться. Ведь нить провисла очень сильно и произошла деформация внутриотсечной перегородки.

Ещё вспоминаю наше возвращение из автономки, когда всплыли, а бортового фонаря нет. Массивный пруток был срезан как лезвием, а я цеплял переноску и Вы мне разрешили закурить на свежем воздухе. Так что я был самым первым с экипажа, кто закурил в ограждении рубки после автономки. На этом буду заканчивать своё послание…».

Повторить глубоководное погружение никому не хотелось

В Западную Лицу к конкурентам мы пришли днём. Ночью на переходе в надводном положении, закрепив спасательные камеры оттяжками, шли полным ходом.

В.И. Ефремов продолжает рассказ:

«После испытаний вернулись в Западную Лицу для передачи контейнеров на заказ № 602.

Когда после швартовки я вышел на мостик, шёл мокрый снег. На пирсе стоял Главный конструктор 671 проекта Г.Н. Чернышёв. Он обратился ко мне:

– Володя, идём с нами. У тебя большой опыт и ты, тем более, наблюдал этот заказ за постройкой.

А я наблюдал не этот – 602-й, на котором надо было погружаться, а головной 600-й.

Я ответил, что очень устал, и нет желания пройти снова всё это».

На 602-м заказе председателем должен был идти А.И. Сорокин, но в последний момент решили послать Ф.И. Маслова. Надо было видеть его испуганное лицо. Как его это не устраивало!

Командующий 1-й флотилией радушно и без помпы встретил нас на причале и попросил показать лодку офицерам объединения. Я провёл Анатолия Ивановича Сорокина по кораблю и показал ему всё то новое, чем снабдила судостроительная промышленность подводный крейсер. Адмирал остался доволен, офицеры флотилии тоже.

В это время другая комиссия занималась перегрузкой спасательных камер на борт подводной лодки К-147, собиравшейся повторить такое же, как наше, глубоководное погружение.

Ночью команда отдыхала, а наутро мы перешли в свою базу в Сайда-губе, бухту Ягельная. Родная база встретила нас на удивление спокойно. Подумаешь, 400 метров! Пройденный этап. Впереди нас ждала боевая служба.

Несколько позже Главнокомандующий ВМФ в декабре 1969 года издал приказ, в котором говорилось:

«… В октябре 1969 года подводные лодки К-207 (заводской № 400) проекта 667А и К-147 (заводской № 602) проекта 671 провели глубоководные погружения на предельную для ПЛ этих проектов глубину.

Это событие является большим достижением судостроительной промышленности и Военно-Морского флота, личного состава подводных лодок К-207 и К-147, который своей отличной выучкой и высокой воинской дисциплиной обеспечил успешное проведение испытаний».

В исполнительной части приказа объявлялось о награждении денежной премией командира ПЛ, флагманского механика дивизии и инженер-механика ПЛ в размере 50 рублей каждого. Руководителю испытаний пожаловано аж 100 рублей «ассигнациями» (!!!).

Не знаю, как на других кораблях (обмен опытом плавания на объединении не был организован должным образом), но на нашей лодке после глубоководных испытаний все вахтенные офицеры смело маневрировали по глубине тогда, когда этого требовала обстановка.

Фотографии офицеров РПК СН К-207, также участвовавших в погружении на 400 метров:

Н. Иванов – командир БЧ-1

Н.Т. Алексеевский – командир БЧ-2

А.Ф. Томкович – командир БЧ-3

Валя Штыков – командир дивизиона живучести

А.Т. Черных – начальник РТС

Санкт-Петербург